Мужа, о, муза, воспой! Многохитрого мужа, который

Долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою;

Многих племён города видел он, их обычаи, нравы;

Много и бед претерпел на морях, много сердцем терзался,

[5]     Жизни спасая друзей и свою, чтоб вернуться в отчизну.

Но всё равно не сберёг он товарищей, как ни старался.

Глупые, гибель они на себя навлекли святотатством:

Съели, безумцы, быков Гелио́са Гипериони́да.

Дня возвращенья домой навсегда их за это лишил он.

[10]    Что-нибудь нам расскажи и об этом, о, Муза, дочь Зевса!

Все остальные смогли избежать злой погибели близкой;

Дома уж были они, одолевшие битвы и море.

Он лишь один тосковал по жене и отчизне далёкой:

В недрах пещеры его задержала богиня Калипсо,

[15]    Нимфа прекрасная, чтоб убедить его стать ей супругом.

Даже когда наступил, по свершению лет круговратных,

Срок возвратиться домой, что ему предназначили боги,

То и в Итаке родной, средь родных и друзей, не сумел он

Многих тревог миновать. И тогда преисполнились боги

[20]    Все состраданьем к нему. Лишь один Посейдон непрерывно

Гнал Одиссея, пока не достиг тот родимой отчизны.

Но к эфиопам тогда Посейдон отлучился. Те жили

В крайних пределах земли, разделённые: часть – где заходит

Гиперион, светобог, часть другая – где утром восходит.

[25]    Там гекатомбу у них принял он из быков и баранов,

Сидя на пышном пиру, веселился. Другие же боги

Все в доме Зевса тогда на высоком Олимпе собрались.

С речью к бессмертным отец всех богов и людей обратился,

Так как на сердце его был Эгист знаменитый, который

[30]    Был достославным убит Агамемнона сыном, Орестом.

Вспомнив о том, Зевс к богам обратился с такими словами:

«О, как же люди во всём обвиняют охотно бессмертных!

Зло всё от нас, говорят. Только сами они зачастую

Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством,

[35]    Так против рока Эгист на супруге Атрида женился,

Ну а его самого умертвил, как домой тот вернулся.

Рок свой жестокий он знал: был от нас к нему вестником послан

Аргоубийца Гермес, и сказал, чтобы он на убийство

Не посягал и не смел брать чужую жену себе в жёны:

[40]    Ибо Орест отомстит за отца своего, за Атрида,

Лишь возмужает и в дом как наследник вернуться захочет.

Так весть благую Гермес передал, только сердце Эгиста

Этим не тронул. И тот заплатил своей жизнью за глупость».

 

Зевсу сказала на то светлоокая дева Афина:

[45]    «О, наш родитель Кронид! О, верховный владыка бессмертных!

Правда твоя, заслужил он подобную страшную гибель.

Пусть же и всякий другой, совершивший такое, погибнет! 

Только сейчас сердцем я за судьбу Одиссея волнуюсь:

Терпит несчастный давно беды он вдалеке от родимых,

[50]    Там, где пуп моря лежит среди волн, дивный остров лесистый,

Нимфа там властвует, дочь кознелюба Атланта, который

Знает все бездны пучин, все глубины на море, а сам он

Длинноогромных столбов подпирает громаду, что держат

Небо над твёрдой землёй, раздвигая их за горизонтом.

[55]    Держит Атлантова дочь против воли скорбящего мужа,

Лестью и лаской его обольщает всё время, желая,

Чтобы Итаку свою он забыл навсегда. Одиссей же 

Видеть мечтает хоть дым, от родных берегов издалёка,

После – готов умереть. Так неужто в тебе, Олимпиец,

[60]    Сердце не дрогнет, узнав о судьбе столь печальной и горькой?

Может быть, не Одиссей чтил тебя возле Трои широкой

Жертвами у кораблей аргивян? Зевс, за что ж ты разгневан?»

 

Так ей на это сказал хмурый Зевс грозных туч собиратель:

«Дочь! Как такие слова за ограду зубов ты пустила?!

[65]    Разве же мог позабыть я божественного Одиссея?

Он всех умней из людей и хитрей, и премного усерден

Жертвы богам приносить, беспредельного неба владыкам!

Но земледержец, мой брат Посейдон, с ним упорно враждует,

Гневом пылая за то, что циклоп Полифем богоравный

[70]    Им ослеплен, среди всех из циклопов сильнейший; рождён он

Нимфой Фоосой; она ж – Форка дочь, что владеет всем морем.

В гроте глубоком зачат Полифем ею был с Посейдоном.

Смерти героя предать, Одиссея, нельзя Посейдону:

Рок не велит; но с тех пор Колебатель Земли его гонит

[75]    Прочь от Итаки родной по пустынному морю скитаться.

Что же, давайте теперь хорошенько подумаем вместе,

Как ему дом возвратить. Посейдон должен гнев свой оставить:

Вряд ли он сможет один против всех небожителей спорить,

Вечным богам вопреки, без успеха он злобствовать будет».

 

[80]    Зевсу сказала на то светлоокая дева Афина:

«О, наш родитель Кронид и верховный владыка бессмертных!

Если угодно теперь всеблаженным богам, чтоб вернуться

Мог, наконец-то, домой Одиссей хитроумный, в отчизну, –

Вышлем Гермеса: пусть весть от тебя несёт аргоубийца

[85]    К нимфе с прекрасной косой пышнокудрой, на остров Огигский;

Наш приговор возвестит: срок пришёл Одиссею вернуться

В землю родную свою, в испытаниях стойкому мужу.

Я же в Итаку помчу, чтобы там в Одиссеевом сыне

Гнев и отвагу сильней возбудить в его праведном сердце,

[90]    Чтобы немедля созвал на совет кудреглавых ахейцев

И запретил в дом отца заходить женихам, что без счета

Скот поедают его: и овец и быков тихоходных.

После я в Спарту его отошлю, да и в Пилос песчаный:

Нет ли о милом отце там вестей, о его возвращеньи;

[95]    Также, и в людях о нём пусть упрочится добрая слава».

 

Кончив, подошвы она привязала к ногам золотые,

Амброзиальные, те, что её над водой и землёю

Будто бы ветром несли, по велению лёгкой лишь мысли;

Вооружилась копьём, что увенчано острою медью,

[100]   Твёрдоогромное, им сокрушала героев фаланги

В гневе могучая дочь беспредельно могучего бога.

Ринулась бурно она с белоснежных вершин олимпийских, –

Вот уж в Итаке стоит у ворот Одиссеева дома.

Так, с медноострым копьём, облеклась она гостем пришедшим,

[105]   Ментеса образ приняв, что властителем был у тафийцев.

Там и увидела всех женихов, и чванливых, и буйных:

В кости игрою они наслаждались, рассевшись на кожах

Ими убитых быков, развалились у входа. А в доме

Бегали вестники их и проворные слуги, готовя

[110]   Пир: в кубки воду с вином лили эти, а те, ноздреватой

Губкой омыв все столы, их сдвигали в один, много мяса

Разного резали и на столах расставляли для пира.

 

Первым из всех Телемах боговидный заметил богиню.

С сердцем скорбящим сидел он в кругу женихов и мечтал лишь:

[115]   Вот его милый отец благородный, вернувшись в отчизну,

Хищников всех – женихов – разгоняет свирепо из дому,

Власть возвращает себе и царит с ещё большим почётом.

Так размышляя, сидел, но, увидев вошедшего гостя, 

Быстро к воротам пошёл, от стыда негодуя, что, может,

[120]   Долго уж странник стоять принужден, ожидая у входа.

За руку гостя он взял, подойдя, и копьё его принял;

Голосом нежным к нему обратился с крылатою речью:

«Радуйся, странник! Войди! Ты у нас будешь принят радушно. 

Сытно тебя угостим, а потом о себе ты расскажешь».

 

[125]   Это сказав, он повёл за собою Палладу Афину.

После того как вошли они в дом превосходный высокий,

Гостя копьё водрузил он у пышной колонны, в подставке

Гладкообтёсанной, там, где хранились, как в прежнее время,

Прочие копья царя Одиссея, столь стойкого в бедах.

[130]   После богиню подвёл он к богатому дивному креслу,

Тканью узорной его застелил, чтобы села богиня;

Ближе подставку для ног ей придвинул. А сам разместился

Рядом на стуле резном. Они сели подальше от шума

Буйной толпы женихов, чтобы гостю обед не испортить,

[135]   И чтоб его без помех расспросить об отце отдалённом.

Тотчас служанка кувшин золотой принесла и омыла

Руки им чистой водой из него над серебряным тазом;

Гладкий подставила стол. А почтенная ключница ловко

Хлеб разложила на стол и различных закусок к обеду,

[140]   Кушаний вкусных для них принесла из запасов охотно.

Мяса раздатчик, подняв высоко, нёс мясные подносы

Прямо на стол, а затем кубки им золотые поставил.

Стал тут глашатай смотреть, чтоб вином кубки полнились чаще.

 

Шумно вошли женихи горделивочванливые в залу;

 [145]   Сели они за столы по чинам: кто – на стуле, кто – в кресло;

Воду глашатаи им принесли, чтобы руки умыли;

Хлеба служанки, спеша, принесли им в плетёных корзинах;

Мальчики-слуги вина в кубки им до краёв наливали.

Жадные руки они к пище сытной скорей потянули.

[150]   После, как вкусной едой и питьём голод свой утолили,

Новым желаньем зажглись их сердца: женихам захотелось

Песен и плясок, – они украшение всякого пира.

Тут же глашатай принёс им кифару искусной работы,

Фемию в руки вложил, принужденному петь по их просьбам.

[155]   Струны ударил певец и красиво запел свою песню.

 

Тут осторожно сказал Телемах светлоокой Афине,

Голову к ней наклонив, чтоб никто из других не услышал:

«Милый мой гость, не сердись на меня за мою откровенность.

Те веселятся; у них на уме лишь кифара да песни.

[160]   Что им! Без платы они пожирают чужое богатство

Мужа, чьи кости уже, может, дождь проливной омывает

Где-нибудь на берегу, или волны по взморью катают.

Если б явился он вдруг перед ними в Итаке, они бы

Бога молили: уж пусть лучше ноги их будут быстрее,

[165]    Чем всё их золото, что накопили, и все их одежды.

Только погиб он, судьбой злой настигнутый. Нет нам отрады.

Хоть и приходят порой нам от странников добрые вести,

Что он вернётся. Но нет! День возврата давно уже канул.

Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:

[170]    Кто ты? Родители кто? Из какого ты города будешь?

И на каком корабле прибыл ты? И какими путями

Вёл корабельщик корабль к нам в Итаку? Кто сам он, откуда?

Ведь не по суше пешком ты пришёл. Это знаю и сам я.

Также скажи ещё откровенно, чтоб истину знал я:

[175]    В первый ли раз прибыл ты на Итаку, иль раньше бывал здесь

Гостем отца моего? В нашем доме в те дни иноземцев

Много гостило: отец мой известен был гостеприимством».

 

Так отвечала ему светлоокая дева Афина:

«Всё расскажу я тебе откровенно. Зовут меня Ментес,

[180]   Царь Анхиал мой отец, его мудрость приносит мне гордость;

Я над тафийцами царь, мой народ любит вёсла и море.

Нынче с моими людьми я корабль свой привёл в ваши земли.

Мы тёмным морем идём к иноземцам; хочу я в Темесе

Меди добыть; на обмен мы железо блестящее взяли.

[185]   Свой я причалил корабль под горою лесистой Нейона,

В гавани Ретре, она возле поля, от города дальше.

Издавна нас твой отец называл дорогими гостями.

Может, ты слышал о том от героя Лаэрта, от деда.

Ты расспроси у него. Говорят, он уж в город не ходит;

[190]   В поле далёком живёт, удручённый своим тяжким горем.

Пищу готовит ему и живёт с ним старуха служанка;

Кормит, когда, истомив свои старые ноги, усталый,

День проходив по холмам виноградника, в дом он вернётся.

Прибыл я к вам потому, что сказали мне, будто отец твой

[195]   Дома уже. Но видать, задержали в пути его боги.

Только пока ещё жив Одиссей благородный, поверь мне!

Где-нибудь, бездной морской окружённый, на острове заперт

Волнообъятом или, дикари его держат в неволе

Хищные, злые. И там он томится, надеясь вернуться.

[200]   Но я тебе предскажу то, что мне всемогущие боги

В сердце вложили, и что неминуемо сбудется, верю.

Сам я хотя не пророк и по птицам гадать неискусен.

Будет недолго теперь он в разлуке с любимой отчизной,

Хоть бы и скован он был даже цепью железной, – отыщет

[205]   Способ вернуться домой: он за то хитроумным и прозван.

Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:

Верно ли вижу в тебе Одиссеева славного сына?

Очень похож на него головой ты и глаз красотою…

Помню его я, ведь мы раньше часто встречались друг с другом,

[210]   В Трою когда он ещё не отплыл… да… туда устремились

Лучшие из аргивя́н на своих кораблях дугоносых…

С той же поры мы нигде с Одиссеем уже не встречались».

 

Так отвечал Телемах, рассудительный сын Одиссея:

«Добрый мой гость! Если ты хочешь знать, – я скажу откровенно.

[215]   Мать уверяет, что я ему сын, только сам я не знаю:

Можем ли точно мы знать, кто отец наш, чья кровь в наших венах?

Я бы желал, чтоб отец мой не был уж таким злополучным,

Чтоб во владеньях своих жил он мирно до старости поздней.

Но, если хочешь ты знать, то отец мой из ныне живущих

[220]   Самый несчастливый муж; от него, говорят, и рождён я».

 

Так отвечала ему светлоокая дева Афина:

«Видно, угодно богам, чтобы в будущем был не без славы

Род твой, коль сына они Пенелопе такого послали.

Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая,

[225]   Что здесь творится у вас? Для чего здесь собранье такое?

Свадьба ли, пир ли какой? Ведь не в складчину это разгулье?..

Только вот гости, гляжу, в вашем доме бесчинствуют нагло.

Всякий порядочный муж устыдится бы в обществе с ними,

Видя позорное их поведение в доме пристойном».

 

[230]   Так отвечал Телемах, рассудительный сын Одиссея:

«Добрый мой гость! Если ты хочешь знать, – я скажу откровенно.

Некогда полон богатств был наш дом, всеми был уважаем,

В те времена, как ещё здесь несчастный тот муж находился.

Только иначе потом порешили враждебные боги,

[235]   Сделав пропавшим его, а судьбу его мраком покрыли.

Меньше страдал бы о нём я и сам, если б знал, что погиб он:

Если б в троянской земле средь друзей боевых пал он храбро;

Или уж после войны на руках у друзей умер дома.

Холм погребальный над ним возвели бы тогда всеахейцы,

[240]   Сыну оставил бы он после смерти великую славу...

Нет же! Он просто пропал! Его Гарпии взяли бесславно.

Всеми забытый погиб он без гроба, оставив в наследство

Сыну лишь слёзы да скорбь. Но скорблю я не только об этом.

Боги послали ещё и другое мне горькое горе.

[245]   Сколько здесь на островах знатных есть женихов, и богатых,

С Дулихия, с Зама, ещё и с Закинфа, покрытого лесом,

Также с Итаки родной каменистой, кто властен и знатен, –

В брак принуждают вступить мать мою, и наш дом богатство.

Мать же не хочет вступать в этот брак ненавистный, однако

[250]   Средств не имеет спастись: ведь они пожирают нещадно

Наши остатки добра… и меня как наследника сгубят».

 

С гневом великим ему отвечала богиня Афина:

«Горе! Я вижу теперь, как отец тебе нужен пропавший,

Чтобы он сильной рукой разогнал женихов столь бесстыжих.

[255]   О, если б он у ворот вдруг теперь появился, вернувшись:

В шлеме своём, со щитом, и в руке – два копья медноострых!..

Так я увидел его в первый раз, когда в дом наш пришёл он;

После на шумном пиру, он вином и едой наслаждался.

К нам он от Ила пришёл Мермерида, из дальней Эфиры;

[260]   На быстролётном своём корабле Одиссей туда плавал,

Чтобы смертельнейший яд отыскать, напоить этим ядом

Меткие стрелы свои, заострённые медью блестящей.

Яда не дал ему Ил, он разгневать богов опасался.

Ядом его наделил мой отец по великой с ним дружбе…

[265]   Если бы в виде таком Одиссей женихам вдруг явился,

Все кратковечны они сразу стали б, и свадьбы их – горьки!

Но то, что будет, лежит то пока у богов на коленях:

Мстить суждено ли ему, возвратившись домой, не известно.

Я предлагаю теперь вот над чем хорошенько подумать: 

[270]   Как бы тебе самому выгнать прочь женихов всех из дома.

Слушай же, что я скажу, и запомни, чтоб после исполнить:

Завтра, ахейский народ собери на собранье открыто,

И расскажи всё, как есть, кличь богов как свидетелей правды.

После потребуй, чтоб все женихи по домам удалились.

[275]   Матери ты предложи, если снова замужества хочет,

Пусть возвратится к отцу своему многосильному, в дом свой,

Чтоб оттуда её выдал замуж он снова, и дал ей

Много приданого, так, как прилично для дочери милой.

Что до тебя самого, – вот совет мой, надеюсь, исполнишь:

[280]   Лучший корабль снаряди. Двадцать сильных гребцов взяв с собою,

В путь отправляйся, узнай о пропавшем отце. Может, где-то

Слухи услышишь о нём, или где прорицанье узнаешь,

То, что от Зевса, оно людям верные вести приносит.

Пилос сперва посети: что там скажет божественный Нестор.

[285]   После уж в Спарту плыви к светлокудрому ты Менелаю,

Так как последним домой он вернулся с войны из ахейцев.

Если услышишь, что жив твой отец, что домой он вернётся,

Год дожидайся его, терпеливо снося все обиды;

Если услышишь о том, что погиб он и нет уж надежды, –

[290]   В милую землю вернись ты тогда, в дом отцовский, не медли.

Холм ты могильный ему возведи, честь воздав; и отпразднуй

Пир поминальный по нём. А затем выдай мать свою замуж.

После, как всё это ты надлежащим порядком устроишь, –

Крепко подумай, найди хитроумное верное средство,

[295]   Чтобы тебе женихов, отчий дом твой заполнивших нагло,

В нём же самом погубить: явной силой ли, хитрым обманом.

Быть уж ребёнком нельзя, ты из детского возраста вышел!

Слышал, как славный Орест благородный покрыл себя славой?

Честь защищая, убил он Эгиста, которым так подло

[300]   Был достославный отец умерщвлен его ради корысти.

Так же и ты, милый друг, – ты уж крепок, высок и прекрасен, –

Должно быть смелым теперь, чтобы имя в потомках прославить…

Время, однако, уж мне возвратиться на быстрый корабль мой.

Спутники, что меня ждут, в нетерпении, верно, уж злятся.

[305]   Ты же теперь о себе позаботься, совет мой обдумав».

 

Так отвечал Телемах, рассудительный сын Одиссея:

«Добрый мой гость! Ты меня как отец наставляешь, для пользы.

Нет, не забуду теперь я твоих благосклонных советов.

Но подожди же ещё! Пусть и в путь ты торопишься, всё же

[310]   В нашей купальне, прошу, услади прежде тело и душу.

С радостным сердцем потом унесёшь на корабль мой подарок

Дивный, богатый. Его поднесу я на добрую память.

Есть ведь обычай: дарить, расставаясь, на память подарки».

 

Так отвечала ему светлоокая дева Афина:

[315]   «Нет, ты уж больше меня не держи: тороплюсь я в дорогу!

Ну а подарок, что мне поднести захотел ты сердечно,

Я на обратном пути, к вам заехав, приму благодарно,

Чтобы в свой дом увезти. И достойным подарком отвечу».

 

Это сказав, быстро тут светлоокая скрылась Афина,

[320]   Будто бы птицею ввысь унеслась сквозь отверстие крыши.

Но поселила она в его сердце и твёрдость и смелость,

Память его об отце оживив с новой силой. И тут он

Затрепетал всей душой, угадав, что беседовал с богом.

Тотчас тогда к женихам подошёл он, божественный видом.

 

[325]   Пел перед ними певец знаменитый. С глубоким вниманьем

Слушали песню его о печальном возврате из Трои

Храбрых ахеян: то им присудила Паллада Афина.

 

В верхнем покое своём вдохновенное пенье услышав,

Вниз Пенелопа сошла по ступеням высоким, поспешно,

[330]   Старца Икария дочь многоумная. С нею спустились

Две из служанок её. Вот она, – среди женщин богиня, –

В залу неслышно вошла, где её женихи пировали,

И у колонны одной, свод державшей, тихонечко встала.

Справа и слева её две служанки почтительно встали.

[335]   Щёки прикрыла она головною накидкой блестящей

И, со слезами, к певцу, что божественно пел, обратилась:

«Фемий! Известно тебе много песен, что радуют душу,

В них прославляют певцы и богов, и героев великих.

Спой же из них ты одну для собравшихся; будут в молчаньи

[340]   Слушать все гости её за вином. Но прерви ту, что начал

Песню печальную ты: замирает в груди моей сердце,

Если я слышу ее. Ведь всех горше мне горе досталось:

Я о любимом скорблю до сих пор и его вспоминаю,

Мужа, что славой своей покорил и Элладу, и Аргос».

 

[345]   Матери так возразил, рассудительный сын Одиссея:

«Милая мать, как же ты запретишь петь певцу? Ведь поёт он

Нам в удовольствие то, что в его пробуждается сердце.

В том не певец виноват, а лишь Зевс, посылающий свыше

Людям духовным и мысль и по воле своей вдохновенье.

[350]   Значит, сердиться нельзя, что поёт он об участи горькой.

Люди охотнее ту хвалят песню, которую слушать

Снова и снова хотят, восхищаясь, как будто бы новой.

Мужеством сердце и дух ты наполни, заставь себя слушать.

Разве лишь царь Одиссей был лишён дня возврата из Трои?

[355]   Множество также других знаменитых героев погибло.

Лучше иди и займись, как тебе подобает, хозяйством,

Прялкой и ткацким станком; наблюдай за работой служанок,

Чтоб не ленились они. Ну а речи – не женское дело.

Речи – для мужа! Теперь – для меня: ныне – я глава дома».

 

[360]   Тут изумилась она и обратно уйти поспешила.

Сердце её поразил сын своей рассудительной речью.

В верхнем покое своём со своими служанками вместе

Плакала горько она о своем Одиссее, покуда

Сладостным сном веки ей не покрыла богиня Афина.

 

[365]    А женихи между тем в потемневшем уж зале шумели

Споря о том, кто из них с Пенелопою ложе разделит.

С речью такой Телемах рассудительный к ним обратился:

«Слушайте вы, женихи моей матери, гордые люди!

Станем спокойно теперь веселиться. Спор шумный прервите!

[370]    Молча прилично внимать пенью дивному мужа, который,

Голосом слух наш пленит, он в искусстве своём равен богу.

Завтра же утром вас всех призываю собраться на площадь.

Там принародно скажу вам в лицо, чтоб покинули дом мой

Незамедлительно все! О пирах своих сами заботьтесь,

[375]   Тратя не наше, – своё, чередуясь своими домами.

Если ж находите вы, что для вас и приятней и легче

Всем одного разорять безвозмездно и нагло, что ж, – жрите!

Я же тогда призову вечносущих богов мне на помощь;

Может быть, Зевс вас тогда покарает, дела ваши видя:

[380]   Смерть вам без платы пошлёт в доме, нагло разграбленном вами!»

 

Так он сказал. Женихи, закусили с досадою губы.

Всех Телемаха слова поразили, и всех изумили.

Но, возражая ему, так сказал Антиной, сын Евпейта:

«Видно, тебя, Телемах, сами боги теперь наущают

[385]   Так себя смело вести; нам бросать эти дерзкие речи!

Горе нам, если Кронид тебя в волнообъятой Итаке

Нашим поставит царём; по рожденью имеешь ты право!»

 

Так отвечал Телемах, рассудительный сын Одиссея:

«Ты, Антиной, на меня не сердись, но скажу тебе вот что:

[390]   Если бы царскую власть дал мне Зевс, я охотно бы принял.

Может быть, думаешь ты: доля царская – худшая доля?

Нет же! Не плохо совсем быть царём: и богатство скорее

Копится в доме царя; и он сам почитаем в народе.

Но среди знатных людей много в волнообъятой Итаке

[395]   Можно достойных найти молодых или старых, которым

Власть бы могла перейти, раз не стало царя Одиссея.

Только вот в доме своём я один господин! Мне и править!

Власть над рабами держать, Одиссеем добытыми в битвах».

 

Тут сын Полиба ему, Евримах, так ответил на это:

[400]   «О, Телемах, как нам знать? То лежит у богов на коленях:

Кто из ахейцев царём будет в волнообъятой Итаке.

В доме своём ты один господин, ты хозяин всего здесь.

И не найдется, пока обитаема будет Итака,

Здесь никого, кто дерзнёт на твоё посягать достоянье.

[405]   Но я желал бы узнать, мой любезный, о нынешнем госте.

Кто он? Как имя его? Землю чью он отчизной считает?

Рода какого он сам? От какого он прибыл народа?

Может быть, с вестью к тебе о возврате отца приходил он?

Или он прибыл сюда по другому какому-то делу?

[410]   Слишком он быстро исчез, не дождавшись, чтоб с ним хоть немного

Мы ознакомились. Он с виду явно высокого рода».

 

Так отвечал Телемах, рассудительный сын Одиссея:

«Нет, Евримах, навсегда день возврата отца был утрачен.

Я уж не верю давно ни молве о его возвращеньи,

[415]   Ни предсказаньям пустым от гадателей разных, к которым

Мать прибегает моя, зазывая их в дом наш не редко…

Гость мой был гостем отца. Он из Тафоса родом. А сам он

Сын Анхиала, царя многомудрого. Звать его Ментес,

Он над тафийцами царь; их народ любит вёсла и море».

 

[420]   Так говоря, Телемах сердцем верил, что видел богиню.

Те же, опять предали́сь шумным пляскам и сладкому пенью,

Увеселяли себя, как могли, в ожидании ночи.

Вскоре и чёрная ночь наступила, прервав их веселье,

Спать захотев, женихи разошлись по домам отсыпаться.

[425]   Всех проводив, Телемах шёл к себе через двор свой прекрасный,

В спальный высокий покой, защищённый и с видом широким.

В мысли он был погружён в ту минуту, он думал о многом.

Факел зажжённый неся, няня шла перед ним, Евриклея,

Опса разумная дочь, Певсенорида. В давнее время

[430]   Юной её приобрёл сам Лаэрт, заплатив за рабыню

Двадцать волов. Но её с благонравной своею супругой

Он уважал наравне, потому и себе не позволил

Ложа коснуться её, чтобы ревности женской не вызвать…

Так она с факелом шла. Из невольниц она всех усердней

[435]   С детства ходила за ним, как кормилица, нежно любила.

Двери открыла она у богатоискуснейшей спальни.

Сел на постель он и снял свой красивый хитон тонкой ткани;

Бросил небрежно его он старухе заботливой в руки.

Та же, расправив хитон аккуратно, повесила чинно

[440]   Возле кровати резной на искусную вешалку-плечи;

Тихо из спальни ушла; дверь с серебряной ручкой закрыла;

Крепко задвижку ремнём затянула и прочь удалилась.

Он же в постели всю ночь, одеялом укрывшись овечьим,

В мыслях обдумывал путь, что ему указала Афина.