Рано рождённая, вновь свет зажгла розопёрстая Эос.

С ложа восстала тогда и священная мощь Алкиноя.

Встал и потомок богов Одиссей, городов сокрушитель.

После повёл Алкиной, многовластный царь, милого гостя

[5]     К площади, со стороны, где на верфи суда возводили.

К месту придя, на камнях гладкотёсных они сели рядом.

 

Той же порою неслась через город Афина Паллада,

В царского вестника вдруг превратясь, город весь обходила,

Сердцем заботясь: домой поскорей Одиссея отправить.

[10]    К каждому знатному так обращала она своё слово:

«О, поспешите, вожди феакийцев, скорее на площадь!

Все соберитесь вы там, чтобы вам иноземца послушать!

Вечером он в дом царя Алкиноя премудрого прибыл.

Бурей он брошен был к нам. Своим видом подобен он богу!»

 

[15]    Так возбудила она любопытство и рвение в каждом.

Скоро собрался народ, все сиденья заняв и всю площадь.

На чужеземца они с удивленьем великим глядели,

Сыну Лаэрта дивясь многоумному. Тут же Афина

Голову, плечи ему красотой неземной озарила,

[20]    Сделала выше его, и полнее на вид, чтобы мог он

Легче понравиться всем феакийским мужам, и внушить им

Страх и почтенье к себе; чтоб отнял он победу на играх,

Коими все испытать Одиссея хотели феаки.

 

Как только все собрались, и собрание сделалось полным,

[25]    С речью к народу тут царь Алкиной обратился, сказал он:

«Слушайте слово моё, феакийцев вожди, воеводы!

Выскажу я, что лежит у меня на уме и на сердце.

Странник, – не знаю, кто он, – приведён был судьбою, скитаясь,

В дом мой. Не знаю и то: он с востока ли, с запада прибыл.

[30]    Но просит он, чтоб ему помогли мы в отчизну вернуться.

Наши обычаи чтя, в просьбе страннику мы не откажем.

Нет и не будет вовек, чтобы странник, мой дом посетивший,

Долго томился у нас, ожидая отправки в отчизну!

Спустим же чёрный корабль на священные воды, из новых,

[35]    В море не бывших ещё. Пятьдесят двух мы выберем сильных

Самых отважных гребцов среди лучших из юношей наших.

Каждый весло пусть своё принесёт и с уключиной свяжет.

После пусть все поспешат, об обеде заботясь, собраться

В доме моём: я для всех пир обильный и пышный устрою!

[40]    Юношам этот приказ от меня передайте. И вас я,

О, скиптродержцы-вожди, в превосходный свой дом приглашаю!

Вместе мы там угостим чужестранца радушно и сытно.

Ни от кого не приму я отказа! На пир позовите

И Демодока: ему дали боги дар – радовать песней;

[45]    Всё он умеет воспеть, что в его пробуждается сердце!»

 

Так он сказал и пошёл. А за ним все вожди-скиптродержцы.

Вестник пошёл за певцом, что владеет божественным пеньем.

Скоро по воле царя пятьдесят два гребца появились

С вёслами на берегу у пустынно-солёного моря.

[50]    К ждавшему их на песке кораблю подошли они дружно,

Сдвинули чёрный корабль в глубину на солёное море,

Снасти внесли, паруса, утвердили высокую мачту,

Крепко ремнями из кож привязали к уключинам вёсла,

Должным порядком затем разложили они белый парус.

[55]    В море на якорь корабль укрепив, все вернулись на берег.

К дому большому пошли Алкиноя, разумного духом.

 

Скоро наполнились дом, галереи, террасы народом;

Все собрались у царя: там и старцы, и юноши были.

К пиру велел Алкиной заколоть жирных овнов двенадцать,

[60]    Двух тяжконогих быков, также восемь свиней белоклыких.

Сделав так, кожу содрав, гости пир учредили обильный.

 

Со знаменитым певцом задушевным пришёл вскоре вестник.

Муза певца, возлюбив, одарила и счастьем, и горем:

Зренья лишила его, но дала ему дар сладкопенья.

[65]    Кресло певцу Понтоной среброгвоздное в зале поставил

Средь пировавших гостей, пододвинув к высокой колонне.

Звонкую лиру на гвоздь над его головой он повесил,

К ней прикоснуться рукой дал ему, чтоб найти её мог он.

После корзину с едой, также стол ему вестник придвинул,

[70]    Кубок поставил с вином, чтобы пил тот, когда пожелает.

К сладостным яствам затем устремили все дружные руки.

 

После того как едой и питьём голод все утолили,

Муза внушила певцу петь о славе мужей знаменитых

Песню, что в те времена до небес возносилась повсюду.

[75]    Пел он о ссоре царя Одиссея с Пелидом Ахиллом,

Как спор случился у них на великом пиру в честь бессмертных,

Распря в ужасных словах; а владыка мужей Агамемнон

Лишь веселился враждой знаменитых и лучших ахейцев.

Знаменьем ссору ему предсказал прежде Феба оракул

[80]    В храме Пифийском, когда лишь за камень порога вступил он,

Чтоб прорицаний спросить. И с тех пор закрутились несчастья

Смелых данайцев, троян: всё по воле великого Зевса.

 

Песню про это запел знаменитый певец. Одиссей же

Сильной рукою натянул плащ пурпурный, широкий, и им он

[85]    Голову сверху накрыл, чтоб лицо благородное спрятать.

Было неловко ему феакийцам показывать слёзы.

Песнь лишь закончил одну, и прервался певец сладкогласый,

Вытер тут слёзы свои Одиссей, плащ спустил с головы он,

Кубок наполнил вином и свершил возлиянье бессмертным.

[90]    Но лишь запел Демодок песнь вторую по просьбе феаков,

Жадно внимавших ему, восторгавшихся пеньем прекрасным,

Снова накрылся плащом с головой Одиссей, прослезившись.

И из пришедших гостей не заметил никто его слёзы.

Только лишь царь Алкиной эти горькие слёзы заметил,

[95]    Так как он близко сидел, даже слышал тяжёлые вздохи.

Вёслолюбивым тогда феакийским мужам так сказал он:

 

«Слушайте слово моё, феакийцев вожди, воеводы!

Вдоволь насытили мы души равно и пищей обильной,

И звонкой лирой, пиров сладкозвучной весёлой подруги.

[100]   Самое время теперь нам пойти, приступить к состязаньям,

Силы свои показать, чтобы странник, домой возвратившись,

Мог всем друзьям рассказать, сколь других мы людей превосходим

В бое кулачном, в борьбе, и в прыжках, и в стремительном беге».

 

Так он сказал и пошёл впереди, а за ним – остальные.

[105]   Звонкую лиру певца вновь повесил на гвоздь скорый вестник,

За руку взял он затем Демодока и вывел из зала.

Вслед за другими его он повёл той дорогой, которой

Знать феакийская шла, состязанием чтоб восхититься.

 

К площади все подошли. И толпой многочисленной, шумной,

[110]   Стёкся народ. Началось. Благородные юноши встали;

Вышли сразиться вперёд: Акроней, Окиал с Элатреем,

Следом Навте́й и Примней, а потом Агхиал с Эретмеем,

После Понтей и Прорей, и Фоон встал с Анабесинеем,

Встал после них Амфиал, что Полиния сын, Тектонида.

[115]   Вышел ещё Эвриал Навболид, что с Аресом сравнимый,

Мужеубийцей: затмил красотой бы своей он и ростом

Всех феакийцев, когда б его Лаодамант не затмил бы.

Вышли и трое сынов безупречных царя Алкиноя:

Галий и Лаодамант с Клитонеем, что богу подобен.

[120]   Прежде они испытать скорость ног в быстром беге решили.

Вот, устремились вперёд, как один, от черты по сигналу,

Пыль подымая, несясь по равнине как быстрые лани.

Был всех быстрей Клитоней безупречный: без отдыха сколько

Мулы под плугом идут, борозду оставляя на пашне, –

[125]   Ровно настолько умчал от братьев, оставив их сзади.

Вышли другие в борьбе многотрудной испытывать силу:

Всех победил Эвриал, превзошёл он искусством и лучших.

Ну а в прыжках победил Амфиал с преимуществом сильным.

В дискометании всех Эретмей превзошёл по искусству.

[130]   В бое кулачном взял верх славный Лаодамант Алкиноид.

 

Так как довольно у всех уж насытилось играми сердце,

С речью тут Лаодамант Алкиноид к друзьям обратился:

«Вот что, друзья, спросим мы гостя милого, в играх каких он

Любит себя отличить? С виду он ведь не низкого роста;

[135]   Голени, бедра его преисполнены силы, и руки;

Шея крепка у него; мощь большая в нём видится сразу.

Он и годами не стар. Только беды его потрепали.

Нет, говорят, ничего и сильней, и губительней моря:

Самого сильного мощь человека легко оно рушит».

 

[140]   Так он сказал. И ему Эвриал благородный ответил:

«Лаодамант! Мне твоё предложение кажется мудрым.

К гостю ты сам подойди и скажи ему то, что сказал нам».

 

Это услышав едва, в тот же миг славный сын Алкиноя

Вышел вперёд и сказал, обращаясь к царю Одиссею:

[145]   «О, чужестранец-отец! Просим мы: ты себя покажи нам,

В играх искусен каких. Ты во многих, должно быть, искусен!

Мужу дают на земле наибольшую славу свершенья

Те, что лишь ног быстротой или силою рук совершил он!

Выйди, себя покажи! Из души изгони все печали.

[150]   Твой уж отъезд недалёк: ведь уже и корабль быстроходный

С берега сдвинут и ждёт на волнах, и гребцы уж готовы».

 

Тут, отвечая ему, так сказал Одиссей многоумный:

«Лаодамант, это мне не в насмешку ли ты предлагаешь?

Не состязанья сейчас на уме у меня, а страданья,

[155]   Те, что пришлось испытать! В изобилии их перенёс я.

Здесь я, крушимый тоской по отчизне, сижу перед вами

И умоляю помочь мне скорее домой возвратиться».

 

Но Эвриал тут сказал Одиссею насмешкою с колкой:

«Странник, я вижу, тебе не равняться с мужами, что в играх

[160]   Разных искусны, каких у народов любых очень много!

Видимо, ты из людей, что торгуют, моря обтекая

Дальние на корабле многовёсельном ради наживы,

Лишь бы продать свой товар, чтоб опять, нагрузив своё судно,

Больше нажить барыша. На атлета совсем не похож ты!»

 

[165]   Хмуро взглянув на него, так сказал Одиссей многоумный:

«Гостеприимству ты чужд, и злоречием схож с нечестивцем!

Боги не каждого всем наделяют: не всякий владеет

Мудрым умом, красотой, красноречием при разговоре.

С виду бывает, что муж не красив, и как будто ничтожен,

[170]   Но красноречием он от богов одарён несказанно;

Слушают люди его, восторгаясь, когда говорит он

Мудро, почтительно. Он – украшение шумных собраний;

И как на бога глядят на него горожане при встрече.

Ну а другой красотой может даже с бессмертным сравниться,

[175]   Но скудным словом своим никого он прельстить не умеет.

Так вот и ты: красотой среди всех выделяешься сразу,

Лучше и бог бы тебя не создал. А вот разум твой скуден.

Сердце моё возмутил речью ты непристойной и дерзкой!

Нет, в состязаниях я не безопытен, как говоришь ты.

[180]   Был среди первых всегда я в то время, когда мне служили

Крепостью юность моя и надёжные сильные руки.

Нынче же силы мои от трудов и печалей ослабли.

Много я битв перенёс и с врагом, и с бушующим морем.

Но и сейчас я готов, сил лишённый, вступить в состязанье!

[185]   Сильно меня ты задел неучтивой язвительной речью».

 

Это сказав, он вперёд быстро вышел, плаща не снимая;

Диск выбрал самый большой и тяжёлый, весьма тяжелее

Тех, что метали пред тем феакийцы, трудясь в состязаньях.

Диск, размахнувшись, метнул Одиссей мускулистой рукою.

[190]   Каменный диск, полетев, загудел. Страшный гул тот услышав,

Вёслолюбивые тут феакийцы к земле все пригнулись,

Славные дети морей. Диск, промчавшись, упал много дальше

Ранее брошенных. Там, место знаком отметив, Афина,

Вмиг облик мужа приняв, так потом Одиссею сказала:

 

[195]   «Странник, твой знак и слепой без ошибки отыщет, на ощупь:

Он ведь отдельно стоит, не со всеми, а дальше гораздо!

Так что по-честному ты победил! Будь уверен. Так бросить

Из феакийцев никто не сумеет, тем более – дальше».

 

Так говорила. В душе Одиссея тут вспыхнула радость,

[200]   Что хоть один среди всех феакийцев к нему благосклонен,

И с облегчением тогда обратился он с речью к феакам:

 

«Прежде вы, юноши, диск до моей, вон, отметки метните!

Следом вновь брошу и я, может, так же, а, может, и дальше.

Пусть и другие, кого побуждает отважное сердце,

[205]   Выйдут сразиться со мной! Очень вы уж меня рассердили!

Пусть будет бег ли, борьба, бой кулачный, – на всё я согласен!

Выйду бороться с любым! Только с Лаодамантом не стану:

Здесь я в гостях у него: можно ль с добрым хозяином спорить?

Тот неразумный глупец, человек ни на что не пригодный,

[210]   Кто на чужой стороне вдруг хозяину сделает вызов

На состязание: тем лишь себе самому навредит он.

Но с остальными, – с любым поборюсь, никого не отвергну!

С каждым сразиться готов, чтобы в схватке познать свою силу.

Знайте, что, сколько ни есть состязаний, – я опытен в каждом!

[215]   Руки мои хорошо гладким луком упругим владеют.

Первым в бою поражу я противника острой стрелою

В гуще врагов, пусть вокруг и друзей моих много, и каждый

Метко нацелил стрелу на врага, чтобы первенство вырвать.

Только один Филоктет побеждал меня в этом под Троей,

[220]   Где мы, ахейцы, в стрельбе состязались из лука порою.

Но среди прочих, – из тех, кто питается хлебом, из смертных, –

Я полагаю, никто в этом деле со мной не сравниться.

Но не дерзнул бы вступить я в борьбу против древних героев:

Будь то великий Геракл, иль Еврит, царь Эхалии меткий.

[225]   В этом искусстве они смело спорили даже с богами!

Вот от того и погиб царь великий Еврит, не достигнув

Старости в доме своём: Аполлон застрелил его в гневе

За святотатство, ведь тот вызвать бога смел на состязанье.

Также достигну копьём дальше я, чем иные стрелою!

[230]   Разве что в беге меня победит теперь кто из феаков,

Так как совсем истощил силы я в битве с бурей морскою,

Ведь среди моря я был не всё время на судне и с пищей,

Прежде, чем прибыл сюда. Мои члены ослаблены сильно».

 

Так он сказал. Все кругом пребывали в глубоком молчанье.

[235]   Только один Алкиной отвечал ему. Так говорил он:

 

«Странник, ты речью своей нас, конечно, не хочешь обидеть.

Ты лишь хотел показать нам своё благородство, и силу.

Гнев твой вполне справедлив: оскорблён ты безумцем прилюдно.

Но уж теперь ни один, обладающий здравым рассудком

[240]   И мудрым словом, тебя опорочить ни в чём не посмеет.

Ну а теперь и моё слово выслушай, чтобы мог после

Дома его повторить при друзьях благородных, когда ты,

Сидя с женой и детьми на весёлом пиру беззаботном,

Вспомнишь о доблестях тех, и о тех дарованьях наших,

[245]   Что Зевс в наследство отцам нашим дал, а от них – нам достались!

Да, ни в кулачном бою, ни в борьбе мы, увы, не отличны.

Но быстры ноги у нас, и на море мы первенство держим.

Очень мы любим пиры, пенье сладкое, музыку, танцы,

Тёплые бани, одежд чистых свежесть, и мягкое ложе.

[250]   Ну-ка, зовите сюда феакийских танцовщиков лучших!

Гостю искусство своё пусть покажут, чтоб он, их увидев,

Дома друзьям рассказал, как мы всех превосходим на свете

В плясках и песнях; и как быстры в беге мы, и в мореходстве.

Пусть Демодоку скорей принесут его звонкую лиру!

[255]   Он её в доме моём где-нибудь в пышном зале оставил».

 

Так говорил Алкиной боговидный, и тотчас глашатай

В царский дворец поспешил принести звонкозвучную лиру.

Выбранных девять суде́й из народа немедля поднялись

(Строгие правила игр соблюдать они призваны были),

[260]   Дружно толпу оттеснив, шире сделали место для плясок.

Звонкую лиру принёс Демодоку проворный глашатай,

Вывел певца он на круг. Заиграл тот. Его окружили

Стройные юноши. Вот, они в дивную пляску пустились,

Топая дружно и в такт в хороводе божественном, лёгком.

[265]   Ловкость мелькающих ног удивляла царя Одиссея.

 

Звонкою лирой звеня, сладко пел Демодок вдохновенный

Песнь об Ареса любви к Афродите, увенчанной дивно:

Как в первой страсти слились они тайно в Гефестовом доме,

Как много пышных даров он поднёс ей, но ложе Гефеста

[270]   Тем опозорил Арес; и как Гелиос зоркий немедля

Весть ту Гефесту принёс, подсмотрев их любовные ласки.

Эту обидную весть лишь услышав, Гефест возмутился.

Твёрдо решив отомстить, в кузню он поспешил и поставил

Крепкую плаху, на ней водрузил наковальню. Так сети

[275]   Крепкие выковал он неразрывные, чтобы поймать их.

Хитрый свой труд завершив, гнев питая в душе на Ареса,

В спальню свою он пошел, где богатое ложе стояло.

Сетью тончайшей своей он опутал подножье кровати,

И сверху сеть прицепил к потолку, паутину стальную.

[280]   Сеть та ни взорам людей не заметна была, ни бессмертным

Вечным богам: так её преискусно он выковал с местью.

Сеть ту ловушкой вокруг ложа хитро устроив, коварно

Сделал он вид, что отплыл вдруг на Лемнос, в любимый свой город,

В тот крепкозданный, что был всех других городов ему краше.

[285]   Зорко за ним наблюдал и Арес златоуздный. Увидев,

Что в путь пустился Гефест, многославный искусный художник,

Тут же скорей поспешил в дом Гефеста, пылающий страстью,

Жаждущий жаркой любви Кифереи красиво-веночной.

Та возвратилась как раз от Кронида, отца, и сидела

[290]   Дома богиня одна, отдыхая. Арес подошёл к ней,

За руку взял и, назвав её имя, он так говорил ей:

 

«Милая, ляжем в постель, в мягком ложе любви предадимся!

Муж твой Гефест далеко: он на Лемнос отправился дивный,

К синтиям, людям весьма языком своим грубым известным».

 

[295]   Так он сказал, и она с ним в постель легла с радостью пылкой.

Там, насладившись, они, напоследок, уснули. Вдруг сверху

Сети упали на них хитроумной работы Гефеста,

С силой такой их сковав, что ни встать, и ни двинуться даже.

Тут осознали они, что сбежать им теперь не удастся.

[300]   Вскоре на обе ноги хромоногий, и тем знаменитый,

В дом свой вернулся Гефест с полпути; в Лемнос он не поехал:

Гелиос зоркий ему рассказал о случившемся тотчас.

В дом свой вбежал он, спеша, и с ревнивой тоскою на сердце

В спальню он дверь распахнул. Дикий гнев охватил его тут же.

[305]   Страшно Гефест закричал, чтобы все его слышали боги:

 

«О, Зевс отец, и все вы, о, блаженные боги! Спуститесь,

Чтобы без смеха взглянуть на ужасное, гнусное дело!

Страшно хромого меня Зевса дочь Афродита бесчестит,

Вечно позорит: тайком водит дом душегуба Ареса!

[310]   Да, он красавец и твёрд на ногах своих, я ж – хромоногим

Был уж на свет порождён. Только разве я в этом виновен?

В этом родители лишь виноваты, дав жизнь мне такому!..

Вы же на этих, на двух посмотрите: обнявшись любовно,

Спят на постели моей! Как мне видеть их горько ужасно!

[315]   Только уж больше вот так им заснуть не удастся, надеюсь,

Сколь ни сильна в них любовь. Отпадёт у них даже желанье

Спать так! Их крепко держать будет сеть! Не сниму её раньше,

Чем мне супруги отец ни вернёт всех подарков богатых,

Что получил от меня за бесстыжую дочь, за невесту!

[320]   Так как прекрасная дочь его слишком не сдержанна в чувствах!»

 

Так он сказал. В дом его медностенный собрались тут боги.

Первым пришёл Посейдон Земледержец; потом – дароносец –

Славный Гермес; а за ним – Аполлон, издалёка разящий.

Что до богинь, то они для пристойности дома остались.

[325]   Встали у спальни в дверях благ податели, вечные боги.

Смех тут подняли они несказанный и дружный, увидев,

Что хитроумный Гефест смастерить умудрился, ревнивец.

И, переглядываясь, так друг другу они говорили:

 

«Злое не впрок! Верх взяла над проворством здесь медленность! Всё же,

[330]   Сколь бы ни хром был Гефест, но поймал он Ареса, который

Всех превосходит богов олимпийских своей быстротою.

Взял же искусством хромец! Месть достойная прелюбодейства!»

 

Так меж собою вели разговоры бессмертные боги.

Тут Зевса сын Аполлон обратился к Гермесу. Сказал он:

 

[335]   «Зевса сын, славный Гермес, приносящий дары боговестник!

Честно скажи, ты вот так не хотел бы, опутанный сетью,

Здесь на постели лежать с золотой Афродитой в обнимку?»

 

Тут же ответил ему боговестник и Аргоубийца:

 

«О, если б это могло, Аполлон дальнострельный, случиться, –

[340]   Сетью опутать тройной и крепчайшей себя я б дозволил!

Пусть хоть бы все на меня вы смотрели, богини и боги, –

Лишь бы в постели лежать с золотой Афродитой в обнимку!»

 

Так он сказал. И опять боги хохот подняли великий.

Только один Посейдон не смеялся. Просил он Гефеста,

[345]   Бога искусного, чтоб дал свободу тот богу Аресу;

Громко к нему он воззвал, обращаясь с крылатою речью:

 

«Дай им свободу! Тебе за него я ручаюсь, чем хочешь:

Плату любую он даст, при богах и сполна всё заплатит!»

 

Хро́мый на обе ноги, так Гефест отвечал Посейдону:

 

[350]   «Этого ты у меня не проси, Посейдон земледержец!

Знаешь ты сам, что всегда неверна за неверных порука.

Как я заставлю тебя заплатить, даже пусть при бессмертных,

Если, из сети Арес, ускользнув, вдруг платить не захочет?»

 

Так отвечал Посейдон, сотрясающий землю, Гефесту:

 

[355]   «Если Арес ускользнёт, и платить не захочет, укрывшись

Где-нибудь тайно, – я сам за него заплатить обязуюсь!»

 

Хро́мый на обе ноги, так Гефест отвечал Посейдону:

 

«Волю твою, Посейдон, не хочу и не в силах отвергнуть!»

 

Силой своею Гефест, то сказав, разорвал свои сети.

[360]   Освободившись едва от сетей, тут же бог и богиня,

Быстро вскочив, унеслись. Тот во Фракию ветром умчался;

Скрылась на Кипр поскорей и улыбчивая Афродита:

В Пафосе там у неё роща есть и алтарь благовонный.

Там искупали её и натёрли хариты елеем

[365]   Вечным, душистым, каким натирают одних лишь бессмертных;

В платье одели затем столь прекрасное, что дивно видеть.

 

Так знаменитый певец воспевал. Одиссей молча слушал

И наслаждался в душе. А вокруг песней той наслаждались

Все феакийцы, морей шумных вёслолюбивые дети.

 

[370]   Тут Алкиной повелел вместе Галию с Лаодамантом

Танец вдвоём станцевать: в танце этом им не было равных.

Тотчас они взяли мяч тёмно-красный и плотно надутый,

Что изготовил для них сам Полиб, рукодельник искусный.

Вышли. Тут с силой один мяч подбрасывал к тучам тенистым,

[375]   Выгнувшись весь. А второй высоко ловко прыгал с разбега,

Мяч тот ловя на лету, прежде, чем ноги почвы касались.

Ловким бросаньем мяча в высоту испытав себя оба,

Стали они танцевать, по земле плодоносной кружиться,

Часто движенья менять. Тут и юноши их окружили,

[380]   Били ладонями ритм. И вся площадь гремела, ликуя.

 

Тут Алкиною царю так сказал Одиссей боговидный:

 

«Царь Алкиной, среди всех феакийцев славнейших славнейший!

Ты похвалился, что нет тех, кто в пляске сравнился бы с вами.

Правда твоя! Это я вижу сам. И смотрю с изумленьем».

 

[385]   Так он сказал, и привёл в радость душу царя Алкиноя.

Вёслолюбивым сказал тут же царь Алкиной феакийцам:

 

«Слушайте слово моё, феакийцев владыки и судьи!

Разум великий наш гость иноземный имеет, я вижу.

Нам, как обычай велит, предложить ему нужно подарки.

[390]   Лучших двенадцать владык правят в нашей стране над народом,

Ну а тринадцатый – я, самый главный, владыка над всеми.

Каждый пусть вымытый плащ чистый с лёгким хитоном назначит

И по таланту ещё золотому в подарок для гостя.

Всё повелите сюда принести сей же час, чтоб, имея

[395]   Наши подарки, наш гость весел был на пиру нашем пышном.

Ты ж, Эвриал, искупи перед гостем вину, извинившись

И поднеся ему дар: с гостем ты говорил неучтиво».

 

Так он сказал, и вокруг все одобрили это решенье.

Вестника каждый в свой дом отослал за подарками гостю.

[400]   А Эвриал так сказал Алкиною царю, повинуясь:

 

«Царь Алкиной, из мужей феакийских ты самый славнейший!

Гостю я с радостью дар, как велишь, поднесу, извинившись.

Медный и острый свой меч с рукоятью серебряной в ножнах

Кости слоновой, резных, крепких, свежей и дивной работы

[405]   Дам я охотно ему. Дар такой высоко он оценит!»

 

Это сказав, он вложил гостю в руки свой меч среброгвоздный,

И обратил он к нему своё слово крылатое громко:

 

«Радуйся век свой, отец чужеземец! И если сказал я

Дерзкое слово, то пусть унесёт его ветер, развеяв!

[410]   Боги помогут тебе в дом вернуться, увидеть супругу!

Слишком давно ты вдали от отчизны и близких страдаешь».

 

Так он сказал. И ему отвечал Одиссей хитроумный:

 

«Будь же и ты рад всегда, друг! Пусть боги пошлют тебе счастье!

Лишь бы в душе никогда не раскаялся ты, что прекрасный

[415]   Меч этот мне подарил, повинившись, и мы помирились».

 

Так он сказал. После меч среброгвоздный накинул на плечи.

 

Солнце зашло. Между тем все подарки доставлены были:

Славные вестники их отнесли в дом царя Алкиноя.

Приняли там их сыны Алкиноя могучего; после

[420]   К матери их отнесли, уважаемой всеми царице.

Мощью священный своей Алкиной всех повёл за собою

В дом свой, и там усадил он гостей на возвышенных креслах.

К А́рете тут сильный царь Алкиной обратился, к супруге:

 

«Ну-ка, жена, принеси нам сундук самый ценный из лучших;

[425]   Да положи ты в него новый плащ с лёгким тонким хитоном!

Да прикажи разогреть в котле воду над пламенем жарким,

Чтобы омылся наш гость, а потом, чтоб дары все увидел,

От феакийцев ему поднесённые, чтобы уж после

Весело было ему пировать с нами, слушая пени.

[430]   Я же ещё дам ему золотой кубок свой драгоценный,

Чтоб, вспоминая меня, дома мог из него ежедневно

Он возлиянье творить богу Зевсу и прочим бессмертным».

 

Так он сказал. И приказ дала А́рета ловким рабыням

Ставить над жарким огнём поскорее огромный треножник.

[435]   Тотчас треножник с котлом водружён был над пламенем ярким.

Воду налили в котёл и усилили хворостом пламя.

Чрево сосуда огонь охватил, и вода нагревалась.

 

А́рета из кладовой принесла, между тем, драгоценный

Гостю сундук, а в него положила дары дорогие:

[440]   Золото, платья, и всё, что ему поднесли феакийцы;

И от себя тоже плащ положила красивый с хитоном.

Тут к Одиссею она обратилась с крылатою речью:

 

«Вот, крышку ты осмотри и закрой, завязав всё верёвкой,

Чтобы чего у тебя не украли в дороге, пока ты

[445]   На корабле будешь спать чернобоком, сном сладким покоясь».

 

Это услышав, скорей Одиссей славный, многострадальный,

Крышку закрыл сундука и верёвкой опутал, и сделал

Узел хитрейший (узлу он научен был хитрой Цирцеей).

Ключница тут позвала его в тёплой купальне омыться,

[450]   Тело своё освежить. И купальню с горячей водою

Рад был увидеть герой, ведь лишён был он этой услады

С самых тех пор, как он дом дивной нимфы Калипсо покинул:

Там же забота о нём, как о боге, была постоянна.

Вымыв героя, ему маслом тело натерли рабыни,

[455]   В лёгкий одели хитон и накинули плащ пышно-дивный.

Вот, освежившись, пришёл вновь к гостям он, вино уже пьющим.

Там Навсикая, красу от богов получившая, встала

Возле колонны одной, потолок подпиравшей у зала.

На Одиссея она восхищённо смотрела, и вскоре,

[460]   Голос возвысив, к нему обратила крылатое слово:

 

«Радуйся, странник! Меня ж не забудь, как в отчизну вернёшься!

Помни, спасеньем своим мне обязан ты: встрече со мною».

 

Юной царевне в ответ так сказал Одиссей хитроумный:

 

«О, Навсикая! О, дочь Алкиноя бесстрашного! Знай же, –

[465]   Если позволит мне Зевс, громоносный супруг дивной Геры,

Встретить мой сладостный день возвращенья, и в дом свой вернуться,

То не устану тебе я мольбы возносить там, как богу,

И ежедневно: ведь жизнь ты спасла мне, прекрасная дева!».

 

Так он ответил и сел в кресло рядом с царём Алкиноем.

 

[470]   Мясо раздали уже, и вином все наполнили кубки.

Вестник на пир тут привёл Демодока, певца дивных песен:

Чтили слепого певца за искусство его всем народом.

Вестник певца усадил среди зала, спиною к колонне.

 

К вестнику слово своё обратил Одиссей хитроумный,

[475]   Жирный кусок от хребта белозубого вепря отрезав,

Большую часть для себя на тарелке он всё же оставил:

 

«Вестник! Ты мяса кусок этот сочный подай Демодоку!

Рад я ему оказать честь, пусть даже с печалью на сердце.

Люди обязаны все честь певцам воздавать с уваженьем,

[480]   И высоко их ценить! Ведь их Муза сама научила

Сладкому пению: ей мило племя певцов сладкозвучных!»

 

Так он сказал, и тотча́с вестник, взял у него угощение

И Демодоку поднёс. И тот принял дар, радуясь сердцем.

Жадные руки они к сытной пище скорей потянули.

[485]   После того как едой и питьём голод свой утолили,

Тут Демодоку певцу так сказал Одиссей хитроумный:

 

«О, Демодок! Выше всех из людей я тебя бы поставил!

Музой ли выучен ты, Зевса дочерью, иль Аполлоном,

Но ты всё верно поёшь, то, что было с ахейцами в Трое,

[490]   Что совершили они, как трудились и сколько страдали!

Будто ты видел всё сам, или слышал от тех, кто всё видел.

Спой нам теперь ты о том, как построен был конь деревянный,

Тот, что воздвигнул Эпей вместе с девой Афиной Палладой;

Спой, как в акрополь он был хитроумным введён Одиссеем:

[495]   В чреве коня разместил он вождей, Илион сокрушивших.

Если об этом споёшь ты всю правду, расскажешь, как было, –

То перед всеми людьми утверждать стану я повсеместно,

Что от богов дар в тебе вещей песни, диктуемой свыше!»

 

Так он сказал. Тот запел, вдохновлённый богами, сияя:

[500]   Начал с того он, как все в кораблях своих прочных ахейцы

В море отплыли, предав стан свой в жертву огню и пожару.

Лучшие только мужи, среди первых, с самим Одиссеем

Тайно остались: в коне деревянном укрывшись, в утробе.

После троянцы коня сами дружно втащили в акрополь,

[505]   Там и оставив. Потом сели все вкруг него, загалдели

В споре о том, как им быть; было три меж троянцами мненья:

Либо разрушить коня деревянного гибельной медью;

Либо, к утесу его подкатив, сбросить вниз, чтоб разбился;

Либо оставить как есть, славной жертвой богам, их усладой.

[510]   Это, последнее, там и должно было после свершиться,

Так как судьбой решено, что падёт Илион, если впустит

В стены большого коня деревянного, что в чреве лучших

Из аргивян укрывал, гибель страшную Трое несущих.

После запел он про то, как ахейцы ворвались в сам город,

[515]   Чрево коня отворив и покинув глухую засаду;

Как разоряли они Трою, тихо рассыпавшись всюду;

Как Одиссей полетел к Деифобову дому, подобный

Богу Аресу, и с ним поспешил Менелай богоравный.

Там истребительный бой Одиссей развязал несравненный,

[520]   И всех врагов перебил он при помощи грозной Афины.

 

Так знаменитый певец воспевал. И растроган был песней

Царь Одиссей, на лицо его падали горькие слёзы.

Так же, тоскуя, вдова горько плачет над телом супруга,

Павшего в первых рядах перед городом, что защищал он,

[525]   Чтобы отчизну спасти, и семью, и сограждан от смерти.

Видит она, как супруг её бьётся в агонии смертной,

И припадает к нему она, плача, собой закрывая,

А по спине её бьют враги древками копий нещадно,

И увлекают с собой, в рабство горькое, в страшные беды,

[530]   Где от тоски и от слёз её щёки поблёкнут, увянут.

Так же струились из глаз Одиссея печальные слезы.

Но из пришедших гостей не заметил никто его слёзы.

Только лишь царь Алкиной эти горькие слёзы заметил,

Так как он близко сидел, даже слышал тяжёлые вздохи.

[535]   Вёслолюбивым тогда феакийским мужам так сказал он:

 

«Слушайте слово моё, феакийцев вожди, воеводы!

Звонкую лиру свою Демодок пусть заставит умолкнуть.

Здесь он не всех веселит дивным пеньем своим сладкозвучным.

С тех самых пор, как певец нам запел, усладив пир вечерний,

[540]   Всё непрестанно наш гость горького плачет и тяжко вздыхает.

Сильное горе его угнетает какое-то, видно.

Пусть же певец замолчит, чтобы все здесь могли веселиться

Поровну: гость наш и мы. Полагаю, так будет приличней,

Ведь и собра́лись мы здесь для того, чтобы чествовать гостя:

[545]   Дарим подарки ему и готовим отъезд, как для друга.

С братом родным наравне будет странник, молящий защиты,

Всякому, кто хоть чуть-чуть ум имеет и доброе сердце.

Ты же, наш гость, ничего не скрывай, расскажи мне, как другу,

Всё, что тебя я спрошу. Будет славно, коль ты согласишься.

[550]   Имя своё назови, то, каким мать с отцом тебя звали,

И все вокруг, те, кто жил в твоём городе, в милой отчизне.

Ведь из живущих людей безыменным никто не бывает,

Знатен ли родом, иль нет. Человеку лишь стоит родиться, –

Тотчас он имя себе от родителей в дар получает.

[555]   Ну а потом назови свою землю родную, и город,

Чтобы мы знали, куда нам корабль направлять своей мыслью.

На феакийских судах кормчих нет, не они правят судном;

Нет у судов и рулей, как у всех кораблей чужеземных:

Сами суда сознают мореходцев стремленья и мысли;

[560]   Знают и все города, все поля плодоносные смертных;

Быстро несутся они по морям необъятным широким,

Через туманы и мглу; и нет страха у них на просторе

Ни повредиться в волнах, ни от бури погибнуть в пучине!

Но от отца моего Навсифоя когда-то я слышал,

[565]   Что Посейдон, грозный бог, феакийцев за то и не любит,

Что безопасно мы всех по домам через море развозим.

И вот за это один феакийский корабль, отвозивший

Странника в землю его, при возврате по мглистому морю,

Бог разобьет, и скалой вход в наш город из моря закроет.

[570]   Так говорил мой старик. Будет это исполнено богом,

Или не будет? Как знать? Пусть по воле судьбы всё свершится!

Ты же скажи мне теперь откровенно, чтоб истину знал я,

Где ты скитался в морях? Страны видел какие в дороге?

Был ты в каких городах? Что за люди тебе попадались?

[575]   Видел ли диких людей, злобных духом, не чтущих законы?

Или же, – чтущих гостей и скитальцев, и волю бессмертных?

Также скажи, почему ты печалишься сердцем и плачешь,

Слушая песни о том, как сражались данайцы под Троей?

Боги геройскую смерть в их судьбу для того и послали,

[580]   Чтоб для потомков они стали славными песнями после!

Может, из кровной родни кто погиб у тебя возле Трои?

А может, зять или тесть? После кровных родных они ближе

Нашему сердцу из всех многочисленных сродников наших.

Или же близкий твой друг там погиб, добрый сердцем товарищ?

[585]   Друга ведь любим порой мы не меньше, чем брата родного,

Если он преданный друг, и советник разумный и добрый».