Когда я работал над переводом «Одиссеи» на современный русский язык, я естественно знакомился и с уже существующими переводами Жуковского, Вересаева, Шуйского. Это несмотря на то, что работал я с древнегреческим текстом. И вот что меня очень заинтересовало. Переводы Вересаева и Шуйского выполнялись ими почти в одно время. И хотя по стилю они сильно отличаются, но всё же есть в них нюансы, заставившие меня подозревать, что один из переводчиков был знаком с переводом другого. И не только знаком, но мог и использовать его при работе над своим переводом, например, заимствовать некоторые слова, обороты. Впрочем, повторюсь, это лишь неуверенные догадки. Точно я тут утверждать ничего не могу. Но давайте сопоставим некоторые факты.

«Одиссея» в переводе П. А. Шуйского была издана в 1948 году, на пять лет раньше, чем был издан перевод В. В. Вересаева. Казалось бы, это даёт возможность считать, что перевод Шуйского был сделан раньше. Однако умер В. В. Вересаев за три года до этого, в 1945 году, в 78 лет. Следовательно, его перевод «Одиссеи» был выполнен как минимум на три года ранее издания перевода Шуйского. А вот издан был перевод Вересаева уже после его смерти, в 1953 году.

Здесь отметим, что и «Илиада» в переводе Вересаева тоже была опубликована лишь после смерти переводчика, в 1949 году. Остаётся в этом только посочувствовать Вересаеву. В наше время ему не пришлось бы ждать до смерти, пока кто-нибудь из издателей соизволит издать перевод. Сегодня интернет сокращает путь к читателю до одного шага, и позволяет быть независимым от издателей. Но вернёмся к Вересаеву и Шуйскому.

У меня возник такой вопрос. Если перевод Вересаева был выполнен как минимум на три года раньше издания перевода Шуйского, то мог ли Шуйский при работе над своим переводом «Одиссеи» пользоваться переводом Вересаева? Это не праздный вопрос, если учесть, что их переводы имеют определённые совпадения, хотя и не слишком значительные.

Я здесь ни в коем случае никого не упрекаю в каком-нибудь заимствовании. Наоборот, переводчик просто обязан знакомится с уже существующими переводами того произведения, за которое он взялся. Тем более, если речь о таком крупном тексте, как поэмы Гомера. Я и себя считал обязанным вначале ознакомиться со всеми полными переводами Гомера, и даже с некоторыми неполными, прежде, чем взяться за свой перевод.

Но здесь меня просто интересует фактическая сторона вопроса. Был ли знаком Шуйский с переводом Вересаева? А, может, наоборот, Вересаев каким-то образом был знаком с переводом Шуйского?

Несмотря на то, что перевод Вересаева был издан позднее, мы понимаем, что завершил он свой перевод ещё до того, как Шуйский опубликовал свой. Однако это не значит, что Шуйский осуществил свой перевод позднее Вересаева. Но и не значит, что раньше. Мы знаем, что раньше он его лишь опубликовал.

Тут многое зависит от того, в какое именно время работали над своими переводами Вересаев и Шуйский. А также особенно важен вопрос о том, имел ли один из них возможность познакомиться с переводом другого ещё до его издания.

По некоторым данным Вересаев начал работать над переводами Гомера с конца 30-х годов, и завершает работу менее, чем за пять лет. Вот какая информация есть на одном из сайтов:

 

«В 1937 Вересаев начинает огромную работу по переводу «Илиады» и «Одиссеи» Гомера (более 28000 стихов), которую завершает уже через четыре с половиной года. Перевод, близкий духу и языку подлинника, был признан знатоками серьезным достижением автора. Изданы были переводы уже после смерти писателя: «Илиада» — в 1949, а «Одиссея» — в 1953». 

(http://www.az-libr.ru/Persons/000/Src/0010/a0cc242f.shtml)

 

Если верить данным сайта, то работал над переводами Вересаев с 1937 по 1942 годы.

Когда же работал Шуйский над своим переводом «Одиссеи»? Некоторые источники утверждают, что «Шуйский чуть ли не тридцать лет работал над переводом». Если 30 лет вычесть из 1948 года, когда был издан его перевод, то получится, что начал Шуйский переводить в 1918 году, когда ему было 40 лет, что тоже вполне возможно. Но закончил он его уже явно после того, как перевод Вересаева был давно готов.

Однако всё это, безусловно, только поверхностные данные и приблизительные подсчёты, не более того. Справедливости ради мы должны сказать, что не знаем точно, когда именно Шуйский завершил работу над своим переводом «Одиссеи».

Нас интересует вопрос о том, кто из них мог пользоваться переводом другого, и пользовался ли. Некоторые факты указывают на то, что это вполне могло происходить. Об этом говорят многие совпадения их переводов.

Самое очевидное, что наталкивает на подобные мысли, это то, что оба называют Афину «совоокой», чего не встречается у других переводчиков. И хотя, конечно, они вполне могли оба произвольно и независимо придумать этот эпитет, но он настолько специфичен для русского языка, что вызывает некоторое подозрение в заимствовании. «Ясноокая», «светлоокая» – эти эпитеты естественны для русского слуха, даже эпитет «волоокая», хотя и имеет окраску южных широт, но всё же встречается в русской литературе, а вот «совоокая» – это раритет. Об этом эпитете Афины я писал у отдельном комментарии.

Также бросаются в глаза такие слова как «молвил», часто встречающиеся у обоих переводчиков, и некоторые другие слова, или окончания на «-вши», наапример, «поднявши».

Нередко встречаются почти одинаковые строки, например, как стих 310 в 11-й песне:

 

Вересаев:

310.   Славному лишь Ориону они в красоте уступали.

 

Шуйский:

310.   Славному лишь Ориону они красотой уступали.

 

На наш взгляд менее вероятен тот факт, что Верисаев пользовался переводом Шуйского. Во-первых, потому, что Вересаев умер гораздо раньше, следовательно, должен был раньше и закончить свой перевод. Во-вторых, потому, что в своём предисловии к переводу «Илиады» Вересаев честно признаётся, что при работе над переводом он пользовался также переводами Гнедича и Минского. На этом основании можно предположить, что если бы при работе над переводом «Одиссеи» он пользовался, кроме древнегреческого текста, не только переводом Жуковского, но и Шуйского, то вероятно так же честно сказал бы об этом. А может, он просто не успел об этом сказать. Во всяком случае, полных и почти полных повторений стихов перевода Жуковского в переводе Вересаева у меня набралось почти семь страниц. С ним он работал так же, как с переводом Гнедича.

Тем не менее, что касается Шуйского, то с большей вероятностью Шуйский мог пользоваться переводом Вересаева, нежели наоборот. Но со стопроцентной уверенностью утверждать этого, конечно же, нельзя. Также, как нельзя уверенно утверждать и то, что все совпадения их переводов совершенно случайны.

Ниже я предлагаю рассмотреть лишь некоторые примеры из переводов Вересаева и Шуйского, в определённой мере свидетельствующие о том, что один из авторов не мог не знать перевода другого автора. В этих примерах я буду исходить из того, что именно Шуйский имел возможность сверяться с переводом Вересаева, так как Вересаев умер за три года до издания перевода Шуйского. Но, справедливости ради, должен здесь заявить, что всё это только мои предположения и ничего более, я вполне могу оказаться неправым.

 

 

Пример № 1.

 

(Одиссея. 11:271)

μητέρα τ' Οἰδιπόδαο ἴδον, καλὴν 'Επικάστην, 

 

Вересаев:

После того Епикасту, прекрасную матерь Эдипа,

 

Шуйский:

Там Эпикасту я видел прекрасную, матерь Эдипа;

 

Как видим, в оригинале данного стиха нет эпитета «прекрасная», Вересаев вставил его в свой перевод, видимо, для соблюдения размера стиха, что вполне допустимо в художественном переводе.

Шуйский, переводя эту строку, заимствует из перевода Вересаева два слова: «прекрасную» и «матерь». Если бы он заимствовал только слово «матерь», то ещё можно было бы подумать, что его перевод с оригинала просто совпал с переводом Вересаева, хотя Шуйский редко использует такую форму, употребляя в основном слово «мать». Но слова «прекрасная» вовсе нет в оригинале данного стиха, и тут уже гораздо труднее предположить, что и это слово просто совпало с переводом Вересаева, а не было заимствовано из него. Нет этого слова и в переводе Жуковского:

 

Жуковский:

Вслед за Мегарой предстала Эдипова мать Эпикаста;

 

Зато у Жуковского в этом стихе есть слово «Мегара», которого нет в древнегреческом стихе, и которое он тоже вставил для соблюдения размера стиха. А может, это слово было в немецком переводе, с которого переводил Жуковский.

 

 

Пример № 2.

 

(Одиссея. 12:115)

115    ὣς ἐφάμην, ἡ δ' αὐτίκ' ἀμείβετο δι̃α θεάων: 

 

Жуковский:

[115]   Так я спросил, и, ответствуя, так мне сказала богиня:

 

Вересаев:

115    Так я сказал. И богиня богинь мне ответила тотчас:

 

Шуйский:

115.   Так я спросил, и богиня богинь мне сказала на это:

 

Безусловно, «богиня богинь» – прекрасная находка Вересаева и Шуйский повторяет её.

 

 

Пример № 3.

 

(Одиссея. 12:145)

245   τόφρα δέ μοι Σκύλλη γλαφυρη̃ς ἐκ νηὸς ἑταίρους

 

Жуковский:

[245]   Тою порой с корабля шестерых, отличавшихся бодрой

 

Вересаев:

245   В это-то время как раз в корабле моем выгнутом Сцилла

 

Шуйский:

245.   Сцилла тем временем с судна кривого шесть ухватила

 

Заметим, что в оригинале данного стиха у корабля есть определение, эпитет «γλαφυρη̃ς». Жуковский вовсе не акцентирует на этом внимания, так как для смысла ситуации это, действительно, не столь важно. А может, он делает это потому, что в немецком подстрочнике, с которого он переводил, отсутствовало данное слово, возможно по той же причине ситуационной незначимости. Возможно также, что он просто не смог уместить это слово в размер данного стиха, так как указывал в этом стихе числительное «шестерых».

Однако Вересаев с Шуйским в своих переводах не упускают этого эпитета к кораблю. Только у Вересаева корабль получился «выгнутый», а у Шуйского – «кривой», что по смыслу не совсем одно и то же, но всё-таки несколько подходит под описание древнегреческих кораблей с выгнутыми кормой и носом.

Но проблема тут в том, что слово «γλαφυρη̃ς» – «γλᾰφῠρός» вовсе не переводится как «выгнутый», или «кривой». Это слово по отношению к кораблю означает скорее «выдолбленный», «пустотелый», «полый», то есть, с просторным трюмом. Конечно, можно ухватиться за слово «выдобленный» и притянуть его за уши как синоним к слову «выгнутый», так же, как Шуйский, притянул за уши синоним «кривой» к слову «выгнутый». Но загвоздка в том, что древние греки строили корабли из досок, а не выдалбливали их из деревьев, как древние племена американских и канадских индейцев при стрпоительстве каноэ. К тому же для указания на «выгнустость» кораблей в поэме используется другой эпитет – «ἀμφιέλισσαι», которого в данном стихе нет.

Поэтому даже если один из переводчиков перевёл неправильно, то второй вполне мог употребить правильный перевод. Но мы видим, что Шуйский перевёл здесь не с греческого, а с неправильного русского перевода, только подобрал другой синоним. И синоним довольно натянутый, так как уж лучше назвать корабль «выгнутым», чем «кривым».

 

 

Пример № 4.

 

(Одиссея. 12:373)

οἱ δ' ἕταροι μέγα ἔργον ἐμητίσαντο μένοντεσ." 

 

Ж:

Спутники там без меня святотатное дело свершили".

 

В:

Спутники страшное дело надумали, здесь оставаясь! -

 

Ш:

Спутники страшный грех совершили, одни здесь оставшись!"

 

Здесь опять видим, что у Вересаева и Шуйского почти дословно повторяются «здесь оставаясь», «здесь оставшись». Но в оригинале этого нет. Следовательно, это придумка того переводчика, кто первым использовал данные слова. А второй либо позаимствовал у первого, либо сам придумал то же самое, что менее вероятно, хотя и бывает при повторных переводах.

У Жуковского, как обычно, перевод более точный по смыслу, по ситуации, так как слово «μένοντεσ» (замыслили) он переводит как «свершили», то есть не замыслили, а уже сделали, что собственно и происходит в поэме. Вересаев же в этом месте более точен по тексту, он переводет данное слово как «надумали» (замыслили), но по сути ситуации дело было не только замыслено, но и уже совершено.

Шуйский использует в стихе слово «грех», что не совсем верно. В оригинале говорится об очень (чересчур) безумном деле. Но так как суть дела касается нарушения запрета богов, то слово «святотатное», которое употребил Жуковский, более подходит к ситуации. Слово же «грех» больше касается взаимоотношений людей, нежели людей и богов. А вот святотатство – это как раз посягательство на святое, божественное. Кроме того, в своих комментариях Шуйский часто ругает Жуковского за использование церковной лексики, но слово «грех», которое он сам использует, как раз оттуда же.

 

 

Пример № 5.

 

(Одиссея. 13:14)

Жуковский и Вересаев:

В путь снарядите меня, сотворив возлиянье бессмертным;

 

Шуйский:

В путь снарядите меня, совершив возлиянье, а сами

 

Здесь мы видим, что Вересаев полностью повторяет строку Жуковского, а Шуйский лишь немного изменяет её окончание.

 

 

Пример № 6.

 

(Одиссея. 13:52)

τὸν ξει̃νον πέμπωμεν ἑὴν ἐς πατρίδα γαι̃αν." 

 

В:

Гостя отправили мы в отчизну его дорогую".

 

Ш:

Гостя отправить нам в его дорогую отчизну».

 

Тут всего лишь переставлены и чуть изменены те же самые слова. В то время как в оригинале говориться не о «дорогой отчизне», а о «земле отцов, отцовской земле». Конечно, эти понятия взаимозаменяемые. Я лишь привожу приимеры. Вполне возмножно и простое совпадение, что нередко случалось и у меня.

Жуковский перевёл эти слова так, как в греческом тексте: «землю отцов»:

 

Ж:

Странника в милую землю отцов отпустили мы с миром".

 

 

Пример № 7.

 

Рассметрим следующую строку.

 

(Одиссея. 13:53)

ὣς φάτο, Ποντόνοος δὲ μελίφρονα οἰ̃νον ἐκίρνα, 

 

Жуковский переводит слово «μελίφρονα» как «благовонным»:

 

Ж:

Так он сказал и, кратеры наполнив вином благовонным,

 

Вересаев переводит это слово иначе:

 

В:

И замешал Понтоной вина медосладкого тотчас,

 

В действительности же это слово переводится как «услаждающее душу», «услаждающее сердце», относится оно к вину, которое разводит вестник Понтоной. Но, так как, и Жуковский, и Вересаев перевели это слово не совсем точно, то вполне можно было бы ожидать, что Шуйский, как знаток греческого языка, переведёт это слово точнее, или хотя бы иначе. Но нет, он переводит его так же, как и Вересаев:

 

Ш:

Так приказал. Понтоной же, смешав медосладкий напиток,

 

Справедливости ради нужно сказать, что в других местах я тоже переводил слово «μελίφρονα» либо просто как «сладкое» вино, либо как «медосладкое», чего требовали размер и ритм стиха. Возможно, Шуйский поступил так, по тем же причинам.

Но почему-то, совсем неожиданно слово «вино» он переводит как «напиток». Вероятно, намекая на то, что вино было разведено. Однако напиток не всегда бывает алкогольным.

Конечно, «заимствование» слов, и даже выражений в повторных переводах вполне допускается, этого просто не избежать, о чём подробнее можно прочитать в моей статье «Компелятивность повторных переводов». Но по таким заимствованиям легко определяется, чей именно перевод использовал автор при работе над своим переводом. При этом автор может использовать не один, а несколько переводов, дополняющих и разъясняющих оригинальный текст. Что тоже вполне допускается.

 

 

Пример № 8.

 

(Одиссея. 13:57)

'Αρήτη̨ δ' ἐν χερσὶ τίθει δέπας ἀμφικύπελλον

 

Ж:

Подал царице Арете двуярусный кубок; потом он,

 

В:

С места, Арете вручил двоеручную чашу, потом же

 

Ш:

Кубок двуручный в руки Арете, приблизившись, подал;

 

Здесь Жуковский переводит слово «ἀμφικύπελλον» как «двуярусный». Точнее было бы перевести как «двудонный», то есть, с полостями вверху и внизу. Но Вересаев и Шуйский переводят как «двоеручную чашу» (В.) и «кубок двуручный» (Ш.). Слово «δέπας» можно перевести и как «кубок», и как «чаша», тут нет большой ошибки. А вот слово «ἀμφικύπελλον» переводится иначе.

То есть, тут мы опять видим не перевод с оригинала, а заимствование из другого перевода. Тот, кто имел возмодность сравнить два перевода, не согласился с переводом Жуковского, так как не понял, что значит «двуярусный» кубок, а вот понятие двуручного сосуда было вполне, казалось бы, логичным. Однако перевод Жуковского более верен по смыслу, хотя и менее понятен на первый взгляд, так как термин «ярус» в русском языке весьма редко относят к сосудам. Тем не менее, слово «ἀμφικύπελλον» говорит о сосуде вполне определённой формы, о сосуде, у которого, скорее всего, вовсе не было никаких ручек. Этот сосуд был похож на металлический бокал для вина, у которого вместо подножки была полость, похожая на верхнюю (возможно, чуть большая, для устойчивости), и в неё тоже можно было налить жидкость, если «бокал» перевернуть. А держали этот сосуд за «ножку», которая соединяла эти полости. Поэтому он и назывался «ἀμφικύπελλος», то есть «с двухсторонней полостью, двойной, двудонный». Хотя, воплне возможна и другая модификация данного сосуда.

 

 

Пример № 9.

 

(Одиссея. 13:63)

ὣς εἰπὼν ὑπὲρ οὐδὸν ἐβήσετο δι̃ος 'Οδυσσεύσ. 

 

В:

Так сказавши, ступил чрез порог Одиссей богоравный,

 

Ш:

Так произнес и пошел чрез порог Одиссей богоравный.

 

В принципе при повторных переводах повторений просто не избежать, так как русский язык хотя богат, но имеет пределы. В данном случае меня заинтересовал не столько повтор, сколько перевод слова «δι̃ος». Согласуясь со словарями, это слово может иметь следующие значения: «божественный, блистательный, лучезарный, славный, несравненный». Все эти значения подразумевают восхищение объектом или субъектом. Но слово «богоравный» имеет несколько иной смысл. Тут не просто восхищение: «божественный», «боговидный», или даже сравнение: «богоподобный», что было бы более уместно, а приравнивание, уравнивание – «богоравный».

Для Ахиллеса эпитет «богоравный» был бы вполне уместен, так как мать его была богиней, да и сам он имел определённые чудесные (божественные) качества, так как был совершенно неуязвим почти всем телом, кроме пятки. Но по отношению к Одиссею подобный эпитет не совсем подходит. Хотя, возможно, я тут слишком категоричен, и сам где-то в своих переводах согрешил подобным образом. К тому же у Гомера почти все цари вели свой род от богов.

 

 

Пример № 10.

 

(Одиссея. 13:236)

τὸν δ' αὐ̃τε προσέειπε θεὰ γλαυκω̃πις 'Αθήνη: 

 

В:

Так отвечала ему совоокая дева Афина:

 

Ш:

Так сказала ему совоокая дева Афина:

 

У Вересаева и Шуйского почти везде используется эпитет «совоокая» по отношению к Афине. Эпитет этот настолько специфичен, что трудно не предполагать прямого заимствования. Об этом я уже писал выше.

Появление этого эпитета, в общем-то, вполне понятно, – это желание указать на одно из значений слова «γλαυκω̃πις» – «сверкающая глазами», но всё-таки, думается, что тут нужно учитывать некоторые нюансы.

Во-первых, основной и широко известный признак совы – это выпученные глаза, а светящиеся глаза – это второстепенный признак, так как он относится почти к любому ночному хищнику, а не только к сове. Поэтому, когда говорят «совоокая», на ум сразу приходит основной признак, а не второстепенный. Следовательно, для читателя эпитет «совоокая» ассоциируется прежде всего не со «сверкающими» глазами, а с выпученными, как у совы. Это и понятно, так как чаще всего люди видят сов днём, и не видят их по ночам, когда глаза птицы светятся.

Во-вторых, нужно понимать, что эпитет «γλαυκω̃πις» (светлоокая или со сверкающими глазами), имеет несколько иное значение. Светящиеся в темноте глаза и сверкающие глаза –не совсем одно и то же. Глаза могут светиться, сверкать, блестеть от гнева, от азарта, от радости. Но это вовсе не значит, что они светятся в темноте, как у совы.

Поэтому столь специфический эпитет как «совоокая» можно было бы употребить лишь в двух случаях: если у Афины (у какой-нибудь статуи быгини, например) действительно были выпученные глаза; или если они действительно светились (сверкали) ночью, например, были намазаны фосфором, или вместо глаз статуи были вставлены алмазы.

 

 

Пример 11.

 

(Одиссея, 13:255)

255   αἰὲν ἐνὶ στήθεσσι νόον πολυκερδέα νωμω̃ν:

 

Ж:

[255]   В сердце своем осторожно о пользе своей помышляя:

 

В:

255    Хитрости много всегда таилось в груди Одиссея:

 

Ш:

255.    Но, как обычно, в груди напрягал многохитрый свой разум:

 

«Напрягать в груди разум» – это сильно сказано. По-русски можно сказать, как Жуковский, о помыслах в сердце, или в душе. Сказать о хитростях в груди, как Вересаев, тоже можно, но уже с натяжкой. А вот говорить о разуме в груди, да ещё о том, что этот разум в груди напрягается, это уже совсем не по-русски.

Слово «νόον» – νόος, конечно, имеет много значений, в том числе и «грудь» в переносном смысле. Но ведь можно было выбрать и другие варианты, если уж не «сердце», как у Жуковского, то хотя бы «душа». Давно является общим местом заблуждение о «разумности души», но вряд ли кто-то слышал о «разумности груди». Однако Шуйский переводит это слово так же, как и Вересаев – «грудь».

Но и своё слово «разум» он переводит из того же слова – «νόον», так как других слов, которые можно было бы перевести как «разум» в этом стихе нет.

Слово «многохитрый» тоже сходное с вересаевским «хитрости много», а не с «пользой» Жуковского. Однако в оригинале стоит слово «πολυκερδέα», которое указывает именно на многую пользу, выгоду, а не хитрость. Повторюсь, что в этой статье я делаю акцент не на том, правильно или нет переводит Шуйский, а лишь на том, что его перевод имеет определённое сходство с переводом Вересаева, что позволяет предполагать некоторое заимствование.

 

 

Пример 12.

 

(Одиссея, 13:312)

"ἀργαλέον σε, θεά, γνω̃ναι βροτω̨̃ ἀντιάσαντι

 

Дословно этот стих переводиться так: «трудно тебя, богиня, узнать смертному при встрече (встретив)». Вот как переводят его Вересаев и Шуйский:

 

В:

"Трудно, богиня, тебя узнать человеку при встрече,

 

Ш:

"Трудно тебя, богиня, узнать человеку при встрече, 

 

Здесь скорее нужно говорить о точности перевода, а не о заиимствовании. Возможно, тут вынужденная «компиляция», основанная не на заимствовании, а на точности перевода. Ведь перевести данную строку как-то иначе, используя другие слова, было бы весьма непросто. Тем не менее, этот пример я тоже привожу здесь для наглядности.

 

 

Пример 13.

 

(Одиссея, 13:389)

αἴ κέ μοι ὣς μεμαυι̃α παρασταίησ, γλαυκω̃πι, 

 

Ж:

Стой за меня и теперь, как тогда, светлоокая; смело

 

В:

Если б ты мне и теперь, Совоокая, так помогала,

 

Ш:

Если поможешь мне, совоокая, столь же усердно,

 

Тут опять просматривается сходство с переводом Вересаева, так как в оригинале нет слов о «помощи», у Гомера говорится о том, чтобы богиня боролась, «бушевала», «буйствовала» вместе с ним. Хотя в определённом смысле это, конечно, можно назвать помощью. Перевод Жуковского «стой за меня» здесь более близок к оригиналу, но по смыслу тут более близки к ситуации Вересаев и Шуйский, так как в принципе речь идёт именно о помощи.

 

 

Пример 14.

 

(Одиссея, 14:21)

πὰρ δὲ κύνες θήρεσσιν ἐοικότες αἰὲν ἴαυον

 

Ж:

Их сторожили четыре собаки, как дикие звери

Злобные

 

В:

Звероподобные псы там лежали, свиней охраняя, -

 

Ш:

Звероподобных четыре собаки всегда находились

 

У Вересаева и Шуйского здесь употреблено слово «звероподобные». Совпадение или заимствование? Скорее всего, заимствование. Я тоже заимствовал это слово у них.

Сначала мне казалось более приемлемым употребить тут слово «охотничьи», но, подумав, я отказался от этого, потому что охотничьи и сторожевые собаки, имеют несколько разные навыки, а в данном случае речь идёт именно о сторожевых псах свинопаса, а не охотника.

 

 

Пример 15.

 

(Одиссея, 14:216-218)

ἠ̃ μὲν δὴ θάρσος μοι 'Άρης τ' ἔδοσαν καὶ 'Αθήνη 

καὶ ῥηξηνορίην: ὁπότε κρίνοιμι λόχονδε

ἄνδρας ἀριστη̃ασ, κακὰ δυσμενέεσσι φυτεύων, 

 

Ж:

С мужеством бодрым Арей и богиня Афина вселили

Мне боелюбие в сердце; не раз выходил я, созвавши

Самых отважнейших, против врагов злонамеренных в битву;

 

В:

Дерзкой отвагой меня одарили Арес и Афина,

С силой ряды прорывал я. Храбрейших товарищей выбрав,

С ними в засаду я шел, беду для врагов замышляя.

 

Ш:

Боги Арес и Афина великую дали мне доблесть:

Мог я ряды сокрушать врагов и, если в засаде

С лучшими был я мужами, врагам замышляя погибель,

 

Здесь интересен 217-й стих, где и Вересаев и Шуйский говорят о том, что Одиссей «с силой ряды прорывал» (В.) или «ряды сокрушал врагов» (Ш.). Кому из них первому пришла идея перевести слово «ῥηξηνορίην» как «прорывание рядов» или «сокрушение врагов», тогда как переводится оно: «боевой дух, неукротимость в бою», и говорится здесь о том, что этот «боевой дух», как и мужество (отвагу) ему даровали Арес с Афиной. Более правильный по смыслу перевод здесь у Жуковского, хотя слово «боелюбие» несколько коробит слух.

Однако и тут странно, что Вересаев и Шуйский оба перевели слово похожим образом, но не так, как в оригинале, что опять-таки можно трактовать как заимствование из другого перевода.

Представленные в этой статье примеры взяты из песен «Одиссеи», с 11-й по 14-ю. Можно было бы привести примеры и из других песен «Одиссеи», проанализировав и сравнив их в переводах Вересаева и Шуйского таким же образом, но уже по указанным примерам вполне видно, что скорее всего Шуйский при переводе активно пользовался не только переводом Жуковского, но и переводом Вересаева, который к тому времени уже был закончен, но ещё не был опубликован.

 Если же я не прав, и в действительности Шуйский никак не мог ознакомиться с переводом Вересаева, то все эти совпадения, а также совпадения в других песнях «Одиссеи», которых тоже немалло, мы должны считать чистой случайностию. Что, в принципе, тоже возможно при повторных переводах. Поэтому, излагая здесь свои мысли, я ни на чём не настаиваю с полной уверенностью.