После публикаций моего перевода гомеровской «Илиады» в 2011 году и моих эссе о Троянской войне и Ахиллесе мне стали приходить письма от читателей. Прежде всего, я рад тому, что многим мой перевод нравится, судя по отзывам. Наиболее интересные письма я сохраняю, с некоторыми читателями вступаю в непродолжительную переписку. Пишут мне не только студенты, переводчики, преподаватели античной литературы и древнегреческого языка, гомероведы, пишут и люди, казалось бы, совершенно далёкие от изучения Гомера. Например, одно время я переписывался с фокусником, занявшим почётное место на англоязычном конкурсе фокусников "Знаете ли вы историю фокусов?". Написал он мне потому, что на этом конкурсе возник вопрос о Гомере, вернее об описании Гомером волшебных жезлов, которые европейские фокусники считают прототипом волшебных палочек, а в дальнейшем – палочек фокусников. Так вот, фокусник просил разъяснить, действительно ли у Гомера впервые в восточно-европейской литературе встречается описание волшебных жезлов.

Один преподаватель античной литературы просил разъяснить моё отношение к Ахиллесу и мои обвинения в его адрес по поводу затягивания Троянской войны. Некоторые читатели, в том числе и переводчики с древнегреческого, спрашивали, считаю ли я, что Гомер жил на самом деле, и что он действительно является автором «Илиады» и «Одиссеи». Здесь я должен сказать, прежде всего, что я не антиковед и не гомеровед, я просто перевёл поэмы Гомера, ну и, конечно, во время работы не прошёл мимо некоторых фактов его биографии. Да, у меня есть своё мнение по этому вопросу, но я не могу себя назвать специалистом в этом вопросе, хотя и изучал его во время работы над переводами. Для меня лично Гомер навсегда останется автором «Илиады» и «Одиссеи», но это не значит, что исторически его поэмы не подвергались коррекции. Думаю, об этом нужно вести разговор отдельно.

Здесь же я хочу ответить только на два вопроса читателей, которые меня всегда несколько смущали своим недоверием. Это вопросы о том, почему я вообще взялся за перевод «Илиады», и действительно ли я переводил с древнегреческого языка. Хоть не часто, но некоторые читатели спрашивают меня и об этом. Отвечая на эти вопросы, у меня постепенно выработались наиболее полные ответы, которыми я теперь хочу поделиться.

 

1. Почему я взялся за перевод «Илиады»

 

Итак, сначала отвечу на вопрос: «почему?». Прежде всего, скажу, что, по моему глубокому убеждению, до сих пор нет переводов «Илиады» и «Одиссеи» на русский язык, которые сравнились бы с переводами Гнедича и Жуковского. Перевод Гнедича просто грандиозен, а перевод Жуковского – это вершина поэзии! Но…

Но это вовсе не значит, что не должно быть других переводов, или, что в этих переводах нет никаких недостатков (как, впрочем, и в любых переводах вообще, в том числе и в моих).

Что же касается перевода Гнедича (а речь пока именно о нём), то, не ущемляя всех его достоинств, стоит всё-таки признать, что его перевод был трудночитаемым даже для его современников из-за обилия старославянских слов, которые уже тогда не употреблялись, а также из-за сбоя ритма. Недаром Пушкин написал эпиграмму на его перевод, намекая на «кривизну» стиха:

 

«Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,

Боком одним с образцом схож и его перевод».

 

Это притом, что Пушкин вполне по достоинству оценил перевод в целом. Действительно, перевод Гнедича имеет огромное значение для русской культуры. Не меньшее значение он имеет для культуры художественного перевода. Почему для культуры перевода? Да потому, что Гнедич не переводил «Илиаду» на современный ему русский язык, как полагают многие. Он переводил Гомера на свой собственный язык, на язык Гнедича, который сам же и изобрёл для своего перевода «Илиады». На тот язык, которым не говорили ни его современники, ни современники тех старославянских слов, которые он использовал в своём переводе. По сути, Гнедич перевёл «Илиаду» не на русский язык, а на искусственный русский язык, на придуманный язык. Подробнее об этом я пишу в статье «Язык русских переводов Гомера».

Искусственный язык перевода Гнедича сыграл для его перевода как положительную, так и отрицательную роль. Положительная роль в том, что Гнедич создал ни с чем не сравнимый шедевр, который невозможно повторить. А отрицательная роль заключается в том, что именно язык стал причиной критики. Его язык обвиняли (и не беспочвенно) в том, что он затрудняет восприятие текста поэмы. Это стало «уязвимым местом», ахиллесовой пятой перевода Гнедича. Ну и в добавок указывали на нередкий сбой ритма и размера стиха, не приветствующийся в русской поэзии (хотя и характерный для поэм Гомера).

Именно эти «уязвимые места» перевода Гнедича побуждали последующих переводчиков снова и снова браться за «Илиаду». Почитайте предисловия к своим переводам Минского, Вересаева, Шуйского. Все они указывали эти же причины, побудившие их взяться за перевод. И современные литературоведы не пропускают возможности уколоть Гдедича в его «ахиллесову пяту». Вот, например, что говорит о переводе Гнедича доктор филологических наук Гасан Гусейнов в своей статье «Существовал ли Гомер?»:

 

«Читая Гомера в переводе Н.И. Гнедича, мы понимаем, как много в этом переводе непонятного. И это были не какие-то греческие слова, а русские слова, вышедшие из употребления, иной раз всего каких-нибудь 20 лет назад. Не понятного – кому? Да даже и грамотному человеку. Между нами и временем Гнедича меньше 200 лет. Это очень много. Достаточно много, например, для того, чтобы слова, звучавшие возвышенно и величаво тогда, сегодня вызывали смех или недоумение».

 

Здесь опять скажу о том, что современники Гнедича, в отличие от наших современников, хотя и понимали все слова его перевода, но многие из этих слов уже тогда не употреблялись, поэтому даже тогда нельзя было сказать, что Гнедич переводил Гомера на современный ему русский язык. Он переводил, повторюсь, на свой, особый, искусственно «состаренный» русский язык.

Помню, как в университете, изучая античную литературу, мы читали «Илиаду» в переводе Гнедича. Это было не легко, хотя и интересно. Гусейнов же говорит нам лишь о том, что со временем язык меняется, поэтому неизбежно необходимы новые и новые переводы. Поэтому понятно, что со временем потребовались новые переводы, чтобы соответствовать современности.

Оправдания для этого были всё те же: употребление Гнедичем неупотребляемых слов и сбой ритма стиха. Так появились переводы Минского, потом Вересаева, Шуйского и прочих. В XX веке было несколько русских переводов «Илиады». Однако здесь, к слову, скажу, что, по моему твёрдому убеждению, переводы Вересаева «Илиады» и «Одиссеи» являются наиболее удачными переводами Гомера в ХХ веке. Опять же, не ущемляя достоинств классических переводов Гнедича и Жуковского XIX века.

Итак, последующие переводчики ставили перед собой цель приблизить язык русской «Илиады» к современному и убрать огрехи в ритме, размере и точности перевода. Однако ни Минский, ни Вересаев, ни Шуйский не решили поставленной ими же задачи на все сто процентов, в том плане, что в их переводах хотя и гораздо меньше «старых» слов, всё так же встречается сбой ритма и неровности стиха, которые не свойственны русской поэзии и затрудняют чтение. Здесь вспомним, что поэмы Гомера пели. Значит и русский Гомер должен быть песенным, без «ям» и «бугров» в ритме и размере. Конечно, и у Гомера встречаются неровности размера и ритма, о чём выше уже говорилось, но ведь переводчик должен улучшать, а не ухудшать текст. Кроме того, переводчик художественного текста должен соотносить перевод со стихотворными традициями своей страны, а не копировать бездумно все огрехи переводимого произведения. Кроме того, надо понимать, что есть некоторая разница между греческим и русским гекзаметром, которая также основана на стихотворных традициях разных стран.

К сожалению, в последующих русских переводах есть «провалы» и с языком. В некотором смысле их переводы сегодня тоже уже устарели. Например, у Минского встречаются такие слова как: «молвил», «промолвил», или окончания: «затаивши», «родивши», «воздевши». Почти те же недостатки можно отнести и к переводу Вересаева, у него тоже часто встречаются слова с просторечными окончаниями: «поснимавши», «захвативши», «натянувши», «явлюся» и т.п., или такие слова как «молвил», «седалище», которые сегодня не употребляются в современной речи, а если и употребляются, то с ироническим оттенком. Думается, что и во времена Вересаева в литературной речи они уже не употреблялись. У Шуйского вообще встречаются трудности с русским языком, не смотря на филологическую учёную степень переводчика.

Поэтому понятно, что взяться за перевод меня заставили всё те же проблемы русских переводов «Илиады». И задачи передо мной стояли те же самые: сделать перевод более современным, легко читаемым, без сбоев ритма и размера. Прежде всего, я хотел облегчить чтение Гомера для молодого читателя, для студента (помня о своих студенческих чтениях), выровнять ритм, сделать его песенным, без «ям»; а также «осовременить» сам язык, освободить его от «трудностей» прочтения.

Цель моего перевода была не в том, чтобы осовременить Гнедича (это ложное представление), а в том, чтобы осовременить русского Гомера. В том, чтобы Гомера читала молодёжь. Я хотел привлечь внимание молодёжи к Гомеру, и только к нему. Ведь студентам всегда некогда, у них сессия на носу. Однако познакомить их с Гомером очень полезно. Плохо, если молодой человек возьмётся за Гнедича и бросит на полпути или в самом начале из-за трудности чтения. Жалко будет не то, что он Гнедича не осилил, а то, что он не сумел прикоснуться к великому Гомеру. Вот в этом и состояла главная задача моего перевода «Илиады».

Старики на пенсии могут грызть потихонечку перевод Гнедича, литературоведы сделают это по необходимости. А вот молодым нужен современный, легко читаемый, понятный перевод. Вот что побудило меня к работе над переводом. Именно так я отвечу на вопрос: почему я перевёл «Илиаду».

Уверен, что, когда пройдёт время, когда изменится русский язык (некоторые языковые нормы, лексика), потребуются новые переводы Гомера. Так что и в дальнейшем будут переводить «Илиаду» на тот современный язык, который сформируется в будущем. Это неизбежный процесс развития языка, и это никак не ущемляет переводов Гнедича и Жуковского, да и последующих переводчиков.

Итак, я ответил на вопрос, почему я перевёл «Илиаду». Что же касается моего перевода «Одиссеи», то он был сделан совершенно по другой причине и совершенно другим способом. Но об этом нужно говорить отдельно.

 

2. С какого языка я переводил

 

Теперь отвечу на второй вопрос: с какого языка я переводил «Илиаду»? Я понимаю, что от подобных бестактных вопросов никуда не деться. Поэтому отвечу сразу и коротко: я переводил Гомера с древнегреческого языка оригинала (если можно назвать оригиналом тот древнегреческий текст поэм Гомера, который есть в интернете), иначе грош цена была бы моему переводу. Тем, кто хочет получить какие-то доказательства того, что я работал именно с древнегреческим текстом, могу посоветовать ознакомиться с некоторыми моими комментариями к «Илиаде» и «Одиссее», в которых я рассматриваю как раз тонкости переводов с древнегреческого на русский. Конечно, я мог бы предоставить и свои собственные «подстрочники» древнегреческих текстов, которые делал во время работы, и которые сохранил, так как предвидел подобные вопросы, но это уж в том случае, если возникнет особая необходимость в официальном разбирательстве.

Также могу сказать, что при работе над переводами использовал в основном два онлайн-словаря: словарь Дворецкого, и Большой древнегреческий словарь. Однако нередко пользовался и другими словарями, даже такими специфическими как «Номера Стронга», а также некоторыми прочими справочниками. Пользовался и переводами с других языков, если какие-то места поэмы вызывали у меня особые трудности. Конечно, делать перевод сегодня куда проще, чем во времена Гнедича. К вашим услугам интернет, масса справочников, словарей и прочей литературы.

Выше я уже упоминал, что цель моего перевода «Илиады» была несколько иной, чем цель перевода «Одиссеи». Поэтому и обращение к первоисточнику и словарям было совершенно иное. Если бы я переводил «Илиаду» так же, как «Одиссею», то и комментарии делал бы в основном по точности перевода, а не по сюжету, как в «Илиаде» (за исключением лишь немногих, таких как о сыне Приама и т.п.). Скажу ещё раз, что цель моего перевода «Илиады» заключалась лишь в том, чтобы сделать перевод легко читаемым и современным. Я вовсе не ставил перед собой цели сделать наиболее точный перевод с древнегреческого, точнее, чем Гнедич, Минский или Вересаев. Их переводы достаточно точны. Причём, где-то более точен один автор, где-то – другой. Например, я неоднократно писал о том, что в некоторых местах перевод Вересаева более точен, чем перевод Гнедича, хотя это и не любят признавать гомероведы. Если бы я переводил не с древнегреческого (или хотя бы не сверялся с древнегреческим оригиналом), то на каком основании я бы делал подобные заявления? Так же и в переводах «Одиссеи» Вересаев порой более точен, чем Жуковский и Шуйский. Но это уже относится к разговору об «Одиссее», а здесь пока я говорю об «Илиаде».

Однако я прекрасно понимаю, почему возникают вопросы о том, с какого языка переводил переводчик. Дело в том, что мой перевод относится к так называемым «повторным» переводам. Вот об этом нужно говорить уже более подробно, чтобы читатель понял суть работы над повторными переводами, так как это во многом определяет и метод работы над переводом, и характер самого перевода.

 

3. Как я работал над переводом

 

Итак, я ответил на вопросы: почему и с какого языка я делал перевод «Илиады». Но чтобы понять, как вообще делаются «повторные» переводы, нужно сначала понять, что такое «повторный перевод». Тогда читателю многое станет ясно.

Переписываясь с некоторыми переводчиками, я обнаружил, что даже среди них не все понимают разницу межу первыми и повторными переводами. А разница эта довольно существенная. Подробнее об этом я пишу в своей статье «Компиляция повторных переводов», но и здесь необходимо вкратце затронуть этот вопрос, для того, чтобы читатель понял, чем отличаются первый и повторный переводы, а главное – чем отличается работа над этими переводами.

Понятно, что первый перевод – это тот, который сделан впервые. Например, перевод Гнедича стал первым полным стихотворным переводом «Илиады» на русский язык. Все последующие переводы уже относятся к повторным. Когда современные переводчики говорят, что они сделали «новый» перевод Гомера, то хотя по сути их перевод как бы и «новый», но по времени он повторный, то есть, не первый.

Главная проблема повторных переводов в том, что они повторны. Нужно понимать, что невозможно сделать совершенно «новый» перевод после того, как уже кем-то был осуществлён первый перевод произведения. Например, маловероятна, да и почти невозможна ситуация, когда переводчик, взявшись за перевод Гомера, не соизволил бы ознакомиться ни с одним предыдущим переводом. Это было бы просто безграмотно с профессиональной стороны. Подобный подход к работе может быть оправдан только тогда, когда все предыдущие переводы безвозвратно утеряны.

Итак, нужно понять, что делать «новый» перевод произведения, не ознакомившись с уже существующими переводами, так же глупо и непрофессионально, как сегодня переводить «Илиаду», не ознакомившись с переводом Гнедича и прочих переводчиков.

Конечно, здесь я говорю только о больших литературных формах, но и в малых формах это работает, хотя и не так явно, как в больших.

К тому же надо понимать, что незнание предшествующих переводов вовсе не гарантирует отсутствие повторов, так как носители одного языка пользуются схожими языковыми конструкциями. Скорее всего, повторов наоборот будет больше, так как судя по повторным переводам «Илиады» переводчики как раз старались изменить строку, зная о том, как была построена строка в предыдущих переводах и понимая, что все повторы – это лишний подов обвинить их в компиляции. Кроме того, незнание предшественников опасно тем, что переводчик может совершить те же ошибки, что и предшественники. Или автор может стать как бы «изобретателем колеса».

Из этого следует только один вывод, а именно, что каждый последующий переводчик просто обязан ознакомиться с предшествующими переводами, если не со всеми, то хотя бы с основными, которые ещё используются, или ещё на слуху. А также должен ознакомиться с литературной критикой предшествующих переводов. То есть, нужно быть подготовленным к работе над переводом. И это правило тем более непреложно, когда делается повторный перевод крупного литературного произведения.

Поэтому понятно, что прежде чем создать «новый» современный перевод «Илиады», я должен был ознакомиться не только с переводом Гнедича, но и с переводами Минского и Вересаева – основными переводами, которые используются и сегодня. Частично я знакомился и с переводами других авторов, например, Жуковского, Шуйского, с прочими, и даже с некоторыми западными переводами. Так что на вопрос о том, пользовался ли я при работе над своим переводом уже существующими переводами других авторов, я просто не могу ответить «нет», так как тогда я был бы плохим переводчиком, изобретателем колеса.

Я, конечно, понимал, что судьба всех повторных переводов – это обвинение их в компилятивности, в том, что переводчики пользовались предыдущими переводами. И этот упрёк вполне естественен, потому что иного быть ни только не может, но и не должно.

Сначала я объясню, почему иного не может быть. Привожу простой пример. Допустим, в оригинале написано: «рано утром был густой туман и солнца почти не было видно». Первый переводчик перевёл эту фразу дословно. А в дальнейшем, как бы не переводили эту фразу последующие переводчики, в их переводах всё равно будут фигурировать «раннее утро», «густой туман», «солнце». И эти «повторы» так или иначе позволяют упрекнуть переводчиков в заимствовании, в компиляции. Поэтому последующие переводчики, страшась этих упрёков, стараются переставить те же слова иначе, или найти им синонимы. Перед каждым очередным последующим переводчиком эта задача становится всё более трудной. Например, Шуйский всячески пытался быть не похожим на предыдущие переводы, и быть максимально ближе к оригиналу, но в результате у него получился довольно слабый перевод как в художественном, так и в литературном смысле, особенно, если иметь ввиду его русский язык. А к оригиналу он приблизился ничуть не ближе остальных. В этом смысле у него тоже много огрехов.

А если не сверяться с предыдущими переводами, то можно перевести строку из слова в слово похоже на предыдущий перевод, ведь носители одного языка говорят похожими фразами. Такие совпадения встречались и у меня. Понятно, что всё это даёт критикам основание считать перевод компилятивным и упрекать в использовании предыдущего перевода. Этого нельзя избежать, и относиться к этому нужно спокойно.

Теперь отвечу на вопрос: почему иного и быть не должно? Потому что, как говорилось выше, каждый уважающий себя переводчик просто обязан знать предыдущие переводы произведения, которое он хочет перевести. Отчасти, чтобы не «изобретать колеса» (как порой делал Шуйский), отчасти, чтобы не повторять ошибок предыдущих переводчиков, отчасти для того, чтобы не повторять случайно и механически фразы предшественников. И чем больше написано переводов одного произведения, тем сложнее избежать совпадений каких-то слов и фраз из предыдущих переводов: русский язык хоть и богат, но не беспределен.

Главная же цель каждого последующего переводчика не просто сделать свой перевод, а сделать его в чём-то лучше предыдущих. И в этом кроется основная проблема последующих переводов. К сожалению, многие переводчики делают переводы не для того, чтобы быть в чём-то лучше предшественников, и не для того, чтобы облегчить читателю прочтение и понимание самого произведения (то есть вовсе не думают о читателе), а лишь для того, чтобы объявить о себе как о переводчике Гомера, даже если перевод сделан кое-как, и не полностью.

Теперь поговорим о намеренном заимствовании слов, фраз и строк (стихов) из предыдущих переводов. Это тоже случается. Отчасти здесь играет тот же принцип, что и выше, то есть невозможность русской языковой конструкцией построить фразу по-другому. Например, Шуйский, пытаясь построить фразы по-своему, чтобы не повторять предыдущих переводчиков, порой совершенно игнорирует правила русского языка и иногда доходит до смешного.

Но что делать переводчику, если любое изменение строки только ухудшит её? Вот тут и кроется проблема всех последующих переводчиков. Эта дилемма о том, кого поставить на первое место: себя или читателя? Перевести ли все строки только по-своему, пусть даже и хуже, пусть и читать твой перевод не будут, но зато он только твой, и тебя будут считать самобытным переводчиком? Или намеренно заимствовать некоторые строки у предыдущих переводчиков, чтобы улучшить перевод, чтобы он легче читался, лучше воспринимался читателями, но при этом подпортить свой имидж переводчика? Это очень серьёзная проблема, которую решает каждый переводчик.

Это непростой вопрос. Вопрос престижа, если хотите, вопрос совести. Пожертвовать своим именем ради читателя, или пожертвовать читателем ради своего имени? Если ваша цель только в том, чтобы считаться переводчиком Гомера и за счёт этого прикоснуться к великому, то вряд ли вы будете думать о читателе. Но если ваша цель улучшить само произведение, то вы будете меньше думать о том, что потом вас обвинять в заимствовании.

Здесь отчасти играет роль честное признание переводчиком того, что ранее переведённая строка не улучшится, если её переписать другими словами, или переставить слова только ради того, чтобы перевод отличался. Например, Вересаев в предисловии к своему переводу вполне честно и правильно пишет:

 

«В основу своего перевода я кладу перевод Гнедича везде, где он удачен, везде, где его можно сохранять. (…) Я считал возможным вносить в перевод также отдельные удачные стихи и обороты Минского. И если от заимствований качество перевода повысится, то этим все будет оправдано».

 

За эту честность я уважаю Вересаева. Ведь по факту так же поступали и Минский с Шуйским, с той только разницей, что не признавались в этом. Но из их переводов вполне можно проследить заимствование некоторых слов, фраз и строк. И, как я уже сказал, иного в повторных переводах просто не может быть, хотим мы того, или нет.

Но тут возникает и другой не менее важный вопрос. Насколько можно углубляться в это заимствование? И эту проблему тоже каждый переводчик решает сам.

Итак, мы выяснили, что совпадений (случайных или умышленных) в повторных переводах никак не избежать. А это значит, что в любом случае существует опасность обвинения в компиляции. Поэтому я в своём переводе «Илиады» старался не думать об обвинениях, которых не избежать, и при необходимости, когда того требовал сам перевод, когда другое построение строки, на мой взгляд, только ухудшало качество перевода, поступал так же, как Вересаев. Но, конечно, я старался этим не злоупотреблять. Во всяком случае, старался делать это как можно реже.

Однако надо понимать, что даже малое заимствование (и даже случайное) – это повод для обвинений. Отсюда становится ясно, почему многие повторные переводчики, боясь этого, идут на ухудшение строк в пользу авторской индивидуальности, а в результате получается плохой перевод. Но я уверен, что если думать не о себе и своём имени, а о качестве перевода и о читателях, которые потом будут читать твой перевод, то некоторая компиляция, улучшающая качество перевода, вполне оправдана. Вересаев думал именно о качестве перевода и его перевод стал наиболее предпочтителен среди читателей, хотя гомероведы и обвиняют его в заимствовании. Но ведь главный ценитель – это всё-таки читатель, и делаться перевод должен только для него, а не для литературоведов.

В заключение сказанного о моём переводе «Илиады», повторюсь, что главная цель перевода была не в том, чтобы осовременить Гнедича, а в том, чтобы осовременить Гомера, чтобы привлечь внимание молодёжи к Гомеру и только к нему. Если молодой человек возьмётся за перевод Гнедича и не осилит его, то жалеть нужно не о том, что он не прочитал Гнедича, а о том, что трудность прочтения перевода Гнедича не позволила ему погрузиться в красоту и величие гениального Гомера.

Что же касается моего перевода «Одиссеи», то здесь всё-таки скажу пару слов и о нём, чтобы читатель мог понять разницу. «Одиссея» в переводе Жуковского меня вполне устраивала, и я вовсе не собирался её переводить. Также меня устраивал и перевод Вересаева. Конечно, как уже сказано, недостатки можно найти в любом переводе, но в целом, русский перевод «Одиссеи» меня удовлетворял. До тех пор, пока я не познакомился с переводом Шуйского. И дело даже не в его переводе, который, собственно, не пользуется особой популярностью. Толчком к моему переводу «Одиссеи» послужили комментарии Шуйского к своему переводу, в которых он изрядно упрекал Жуковского в неточностях. Именно эти упрёки и побудили меня взяться за «Одиссею», чтобы узнать, справедливы они были, или нет. Подробнее об этом я пишу в моих комментариях к «Одиссее», которые, к сожалению, пока ещё не опубликованы и на четверть.

 

Москва, 2015.