Прибыли вскоре мы все на Эолию, остров прекрасный.

Жил там Эол Гиппотид благородный, любимый богами.

Остров плавучий его неприступною медной стеною

Весь обнесен; берега ж – поднимались отвесной скалою.

[5]     В дивном дворце у него там двенадцать детей народилось:

Шесть дочерей, также шесть сыновей; все сильны и красивы.

Вырастив их, дочерей дал своим сыновьям он в супруги.

Днём все с любимым отцом и заботливой матерью вместе

Чинно пируют они в главном зале, стол яствами полон;

[10]    Жареным пахнет везде во дворце, всюду слышаться песни.

Ночью же, каждый из них со стыдливой супругой своею,

Спит на кровати резной, дорогим одеялом укрывшись.

 

В город прибыв, мы пришли в его пышный дворец. Целый месяц

Там нас радушно Эол угощал, жадно слушал рассказы

[15]    Про Илион, корабли аргивян; о возврате в Ахейю.

Так рассказал я ему обо всём по порядку, что было.

После, его я просил отпустить нас, отъезд нам устроив.

В этом он не отказал и, не мешкая, в путь снарядил нас.

Мех мне из шкуры быка девятигодовалого дал он,

[20]    В мехе том он заключил силу буйных ветров буреносных,

Так как ему дал ключи от ветров всех всесильный Кронион,

Власть ему дав: возбуждать и обуздывать ветры по воле.

На пустотелом моём корабле мех шнуром затянул он

Крепко серебряным, чтоб даже малого не было ветра.

[25]   Только Зефиру велел провожать нас попутным дыханьем,

Чтобы он нёс в кораблях нас по водам спокойным. Но сбыться

То не могло: мы своим безрассудством себя погубили.

 

Девять однако же дней шли спокойно мы денно и нощно.

И на десятый уж день мы увидели отчую землю,

[30]    Были видны нам огни от костров, полыхающих ярко.

Но, лишь расслабился я, овладел мною сон сладко-крепкий,

Так как до тех пор один правил я кораблём, не желая

Вверить его никому, чтоб быстрее достигнуть отчизны.

Спал я пока, обо мне говорить мои спутники стали:

[35]    Думалось им, что везу серебра я и золота много;

Дескать, отважный Эол Гиппотид дал богатств мне не мало.

Так среди них не один говорил, посмотрев на другого:

 

«Ах! Как же всюду его одного уважают и любят!

Всюду! В какой бы он край, или в город какой бы ни прибыл!

[40]    Он и из Трои уже много взял драгоценной добычи!

Мы ведь всё то, что и он, претерпели, путь вместе вершили,

Но возвращаемся мы в край родной лишь с пустыми руками!

Вот и Эол: одному лишь ему дал он щедрый подарок…

Ну-ка, посмотрим, друзья, что так плотно завязано в мехе:

[45]    Верно, и золота там с серебром мы отыщем немало».

 

Так говорили одни, остальные же все согласились.

Мех был развязан, и вот: с воем вырвались ветры на волю,

Страшную бурю подняв, унося корабли наши в море,

Прочь от отчизны родной. Зарыдали тут спутники громко.

[50]    Я, пробудившись, меж двух колебался решений, не зная,

То ли мне броситься вплавь, но мог сгинуть я в волнах свирепых,

То ли всё молча снести, средь живых оставаясь на судне.

Я покорился судьбе; лёг на дно корабля, завернулся

В плащ свой и тихо лежал. К Эолийскому острову снова

[55]    Наши суда принесло. Все друзья мои горько рыдали.

 

Выйдя на берег, сперва мы водой запаслись питьевою,

И возле быстрых судов уж потом подкрепились обедом.

После того как едой и питьём голод все утолили,

Взял я с собой одного из товарищей с вестником вместе,

[60]    К дому Эола царя мы пошли. Там его мы застали

Вместе с женой и детьми за семейным обильным обедом.

К дому его подойдя, сели мы у дверей на пороге.

Нас увидав, вся семья удивилась. Они нас спросили:

 

«Ты ли опять, Одиссей? Демон злой тебя, верно, попутал?

[65]    Мы ж проводили тебя, снарядив, чтоб спокойно ты прибыл

В землю родную, или, по желанию, в землю любую!»

 

Так говорили они. Им, с тоскою в душе, я ответил:

 

«Сон роковой взял меня. А безумие спутников взяло.

Это беду принесло. Помогите, друзья! Что вам стоит?»

 

[70]    Так я сказал. Их смягчить я надеялся словом учтивым.

Все замолчали. Но тут их отец мне ответил со злобой:

 

«Прочь, недостойный! Покинь остров мой поскорей, нечестивец!

Мне неприлично принять или в путь снарядить человека,

Явно который богам ненавистен, – уж раз ты вернулся!

[75]    А ненавистный богам, ненавистен и нам! Вон отсюда!»

 

Так он сказал. И меня вон прогнали, рыдавшего горько.

 

Дальше мы двинулись в путь, сокрушаясь сердцами в печали.

Люди устали грести, сникли духом, и в том виновата

Глупость лишь наша была! Нас не нёс больше ветер попутный.

 

[80]    Шесть дней мы плыли, гребя непрерывно, и денно, и нощно.

В день же седьмой мы пришли в город Лама с высокой стеною,

Где лестригонов страна Телепил; где пастух, гоня стадо,

С поля домой, призовёт выгнать стало на поле другого;

Где несонливый пастух получать может плату двойную,

[85]    Если б с утра пас быков, а потом серебристых баранов,

Так как похожи на дни там бывают короткие ночи.

 

В дивную гавань вошли мы тогда. Расположена гавань

Между утёсов крутых, что с обеих сторон возвышались

Мощной огромной стеной, каждый друг против друга у входа

[90]    Узкого в гавань, и вход защищали от шумного моря.

Спутники на кораблях все вошли в ту широкую гавань,

На глубине корабли привязали, у берега рядом

Стройно поставили их. В том заливе волн не было вовсе,

Даже и малых, всегда гладь морская там блещет спокойно.

 

[95]    Только лишь я свой корабль чернобокий не в гавани тихой,

А возле входа в неё привязал, у скалы под утёсом.

Сам же, поднявшись затем на утёс, стал осматривать местность.

Не было видно нигде ни скота, ни людей за работой;

Дым только виден мне был, что, клубясь, от земли поднимался.

[100]    Спутникам верным своим приказал я пойти и разведать,

Что здесь за люди живут хлебоедные, в местности этой.

Выбрал тогда я двоих, с ними вестника третьим отправил.

 

Вскоре дорогу они отыскали большую, которой

В город дрова на возах с окружающих гор доставлялись.

[105]    Дева вдруг встретилась им, что из города шла за водою,

Сильная дочь то была Антифата, царя лестригонов.

Шла она к тихой воде родника Артакийского, светлой,

Дивно текущей. Родник тот снабжает весь город водою.

Деву окликнув, они подошли и расспрашивать стали:

[110]    Что за народ здесь живёт, и кто властвует в городе этом?

Тут же она им на дом указала отцовский высокий.

 

В дом тот высокий придя, они там лишь царицу застали.

Ростом царица была как гора. Даже страх охватил их.

Вмиг повелела позвать из собранья она Антифата,

[115]   Славного мужа. И тот поспешил, им неся злую гибель:

Тут же схватив одного из посланцев, он съел его жадно.

В ужасе двое других убежав, к кораблям возвратились.

Царь же стал страшно кричать, созывая весь город; на крики

Быстро сбежались к нему толпы мощных и злых лестригонов;

[120]    Все как гиганты они, и на смертных людей не похожи.

Стали с утёсов срывать и бросать они мощные камни.

Страшный поднялся тут треск кораблей, разбиваемых в щепки,

Страшные крики людей, убиваемых в панике дикой.

Всех их на колья, как рыб, нанизав, унесли на съеденье.

 

[125]   В гавани тихой пока моих спутников те убивали,

Я острый меч свой достал и поспешно отсёк им с размаху

Крепкий канат, что держал возле скал мой корабль темноносый.

После товарищам я, ободряя, велел всем немедля

Дружно на весла налечь, чтобы страшной беды избежать нам.

[130]   Гибели те устрашась, налегли, что есть мочи, на вёсла.

Резво корабль побежал мимо грозно нависших утесов

В море открытое. Но остальные все там и погибли.

 

Дальше мы двинулись в путь, о погибших друзьях сокрушаясь,

Всё же и радуясь, что сами смерти жестокой избегли.

 

[135]   Остров Ээя предстал, наконец, перед нами средь моря.

Прекраснокосая там обитала богиня Цирцея

Сладкоречивая. Ей был губитель Ээт родным братом.

Гелиос их породил, яркий бог, свет дарующий смертным.

Матерью Перса была, дивнокудрая дочь Океана.

 

[140]   К берегу тихо корабль мы причалили в полном молчаньи

В бухте укромной: к ней путь указал, явно, бог благосклонный.

Выйдя на берег, два дня и две ночи мы там отдыхали,

Силы в пути изнурив, и сердца свои тяжкой печалью.

 

Вот третий день привела за собой дивнокосая Эос.

[145]   Взял я тогда острый меч и копьё, и пошёл с того места,

Где был причален корабль, на высокий утёс, чтоб увидеть

Смертных людей, или след их работ… или голос услышать.

Встав на вершине крутой, стал вокруг я осматривать местность.

Дым я увидел вдали, где широкодорожные земли,

[150]   Там, где Цирцеи был дом, за дубравой густой и за лесом.

Сердцем своим и умом долго я колебался: пойти ли

Мне на разведку сейчас, раз уж дым я заметил багряный?

Но всё обдумав, я счёл, что разумнее будет вернуться

Снова на берег морской, где стоял наш корабль быстроходный,

[155]   Дать пообедать друзьям, и послать на разведку надёжных.

 

Шёл я обратно когда к своему дугоносому судну,

Кто-то из добрых богов, пожалев одинокого мужа,

Высокорогого тут пребольшого послал мне оленя.

Пасся в лесу он, и вот, вышел к шумной реке, чтоб напиться,

[160]   Мучимый жаждой большой от палящего солнца и зноя.

Вышел едва он, его я в хребет поразил, посредине;

С боку другого копьё вышло жалом своим медноострым.

В пыль повалился олень, заревев, и душа отлетела.

Ногу в него уперев, я копьё своё вырвал из раны,

[165]   Рядом на землю его положил возле туши оленя.

Гибких нарезал затем прутьев я из кустарника ивы,

Чтобы верёвку сплести. Сплёл длиною в сажень маховую.

Длинные ноги связал той верёвкой я зверю большому;

Тушу на плечи взвалил и понёс её к берегу моря,

[170]   К чёрному судну. Так шёл, на копьё я своё опираясь.

А на одном лишь плече я не смог бы нести того зверя,

Слишком огромен он был. Тушу бросив затем перед судном,

Спутников стал я будить добрым словом, им так говорил я:

 

«Как нам ни горько, друзья, но не нужно спешить опускаться

[175]   В область Аида, пока тот наш день роковой не наступит.

На корабле у нас есть ещё вдоволь питья, есть и пища.

Души утешим едой и прогоним мучительный голод!»

 

Так говорил я. И все подчинились словам моим тут же.

Скинув плащи, встали все возле туши оленя, у моря:

[180]   Так изумил их олень своим ростом громадным и силой.

После того как уж все нагляделись на тушу досыта,

Вымыли руки они и обед приготовили дивный.

Ну а потом целый день, пока солнце не село, мы дружно

Мясом прекрасным, вином сладким вволю себя утешали.

[185]   Солнце совсем уж зашло, потемнело и ночь наступила.

Спать разместились тогда мы под песню ночного прибоя.

 

Рано рождённая, вновь свет зажгла розоперстая Эос.

Спутников верных тогда на совет я созвал и сказал им:

 

«Слушайте, что вам скажу, о, друзья, хоть вы много страдали!

[190]   Нам неизвестно теперь, где восток здесь лежит, а где запад;

Солнце спускается где светоносное с неба под землю,

И где всходит оно. Так что нужно скорее решить нам,

Есть ли здесь выход какой? Я пока никакого не вижу.

Я на скалистый утёс поднимался и видел оттуда,

[195]   Что это – остров. Вокруг, как венцом, окружён он волнами,

Плоско средь моря лежит. Только дым, видел я, поднимался

Там, вдалеке, за густой и широкой дубравой, за лесом».

 

Так я сказал. Их сердца сокрушил я своими словами.

Вспомнили злые дела лестригонов царя, Антифата;

[200]   Вспомнили, сколько циклоп-людоед причинил им несчастий.

Плакали громко они, проливая обильные слёзы.

Только напрасно: от слёз и от стонов их не было пользы.

Дивнопоножных друзей разделил тут на два я отряда;

И предводителей им выбрал так: один – сам я возглавил,

[205]   А для другого – вождём был герой Еврилох благородный.

Жребии бросили мы в медный шлем и, как нужно, встряхнули:

Выпал тут жребий вождя Еврилоха отважного сердцем.

В путь он собрался тогда; с ним – отряд в двадцать два человека.

Плача пошли они в путь, плача мы ожидать их остались.

 

[210]   Вот за горами они дом Цирцеи увидели крепкий

Из крупнотёсных камней средь лесов на просторе открытом.

Горные волки и львы вокруг дома её отдыхали:

Зельем волшебным она, опоив их, смирила навеки.

Вместо того чтоб напасть на людей, к ним они подходили

[215]   Миролюбиво, вертя и махая хвостами приветно.

Перед хозяином так псы ласкаются, машут хвостами,

Если несёт он, чтоб их покормить, от обеда остатки.

Так и когтистые львы, и все волки ласкались к пришельцам.

Но испугались они этих страшных зверей, и скорее

[220]   Все поспешили от них в дом прекраснокудрявой богини.

Голос Цирцеи они там услышали дивный; та пела,

Ткацкий станок обходя. Ткань ткала она тонкой работы,

Дивно-божественной. Так ткань умеют ткать только богини.

 

К спутникам тут же Полит, командир их, тогда обратился.

[225]   Больше других я его уважал и любил. Так сказал он:

 

«Слышите песню, друзья? Дева голосом дивным и звонким,

Ткацкий станок обходя, наполняет окрестности песней!

Смертна она, или нет? Обратимся к ней, пусть хоть богиня…»

 

Так он сказал. Тут они закричали, чтоб вызвать певицу.

[230]   Вышла немедля она, распахнула блестящие двери,

В дом пригласила войти. Те вошли, позабыв осторожность.

Только один Еврилох, заподозрив плохое, остался.

 

В дом она их завела, посадила на стулья и кресла;

Сыра с ячменной мукой, с жёлтым мёдом смешала, с прамнейским

[235]   Светлым прекрасным вином; и подсыпала зелья в напиток,

Чтобы и память у них о любимой отчизне пропала.

Так, им напиток дала, и те пили. Затем она тотчас,

Жезлом их стукая, всех в хлев свиной загнала, заперев там.

Тут же щетиной они обросли и в свиней превратились;

[240]   И только хрюкать могли, не утратив при этом рассудка.

Плачущих их заперев так в хлеву, им для пищи Цирцея

Бросила разных плодов, желудей и кизиловых ягод:

Всё то, чем кормят свиней, что в грязи́ обожают валяться.

 

Быстро назад прибежал Еврилох к чернобокому судну

[245]   С горькою вестью о том, как товарищей горе настигло.

Но поначалу не мог он сказать ни единого слова,

Как ни старался, – так был горем он поражён и слезами:

Сердце скорбело его, и не мог одолеть он рыданий.

Мы в изумлении тут стали спрашивать: что же случилось?

[250]   Так рассказал затем про друзей наших страшную участь:

 

«Как ты велел, Одиссей многославный, прошли через лес мы;

Там, за горами, внизу дом увидели крепкий, прекрасный

Из крупнотёсных камней средь лесов на просторе открытом.

Песню услышали мы: то ли смертная, то ли богиня,

[255]   Ткацкий станок обходя, дивно пела. Её мы позвали.

Вышла немедля она, распахнула блестящие двери,

В дом пригласила войти. Все вошли, позабыв осторожность.

Я лишь один не пошёл, заподозрив плохое, остался.

Все там исчезли они, и никто уж не вышел обратно.

[260]   Долго сидел я и ждал; и ушёл, никого не дождавшись».

 

Так он сказал. Тотчас я медный меч среброгвоздный двуострый

Быстро надел на плечо, лук тугой перекинул за спину

И Еврилоху велел проводить меня той же дорогой.

Он же колени мои обхватил и, в великом испуге,

[265]   С плачем вдруг стал умалять, речь крылатую мне посылая:

 

«Зевса питомец, позволь не ходить мне! Позволь мне остаться!

Знаю, что ты уж назад не придёшь, не придут и другие,

Те, кто с тобою пойдут. Будет лучше, как можно скорее,

Всем нам отсюда бежать, чтобы день своей смерть отсрочить!»

 

[270]   Так он сказал. И ему, возражая на то, я ответил:

 

«О, Еврилох! Принуждать я тебя не хочу. Оставайся.

Ешь тут с друзьями и пей возле нашего чёрного судна.

Я же пойду: долг меня заставляет могучею силой».

 

Так я сказал и пошёл прочь от судна и берега моря.

 

[275]   Вот я спускаться уж стал в ту долину священную, чтобы

В дом мне высокий войти хитроопытной в зельях Цирцеи.

Тут предо мною предстал златожезлый Гермес на дороге,

Юноши образ приняв дивной юности первой цветущей

С лёгким пушком на щеках. То – прекраснейший юности возраст!

[280]   За руку взял он меня и, назвав моё имя, сказал мне:

 

«О, злополучный, куда по горам ты идёшь в одиночку,

Местность не зная совсем? Твои люди в хлеву у Цирцеи:

Всех их в свиней превратив, в тесный хлев заперла их колдунья.

Хочешь спасти их? Поверь, что и сам от неё не вернёшься,

[285]   То же случится с тобой, что с друзьями твоими случилось.

Всё же не бойся, тебя от беды я великой избавлю.

Дам тебе средство своё, с ним ты смело иди в дом Цирцеи,

Знай же, что только оно отвратить сможет гибельный день твой.

Я же сейчас расскажу, как коварство готовит Цирцея:

[290]   Винный мешая коктейль, она зелья туда добавляет.

Но не опасно тебе будет зелье её: моё средство

Силу разрушит его. А теперь, что скажу, то запомни:

Жезлом Цирцея своим только стукнет тебя, – в тот же миг ты

Острый свой меч обнажи, на неё устремляясь, как будто

[295]   Хочешь Цирцею убить, поразив её тут же, на месте.

Станет в испуге она предлагать разделить с нею ложе.

Ты и подумать не смей отказаться от ложа богини, –

Спутников этим спасёшь, сам же станешь ей гостем любезным.

Но лишь блаженных богов твёрдой клятвы с неё прежде требуй,

[300]   Что больше зла от неё для тебя никакого не будет,

Чтоб беззащитным не стал ты, раздетый, расслабленный ею».

 

Это сказав, тут же дал своё средство мне Аргоубийца,

Вырвав лечебный цветок из земли; объяснил его свойства.

Чёрен был корень цветка, лепестки же – молочного цвета;

[305]   Моли – назвали цветок боги вечные. Смертным же трудно

С корнем извлечь из земли тот цветок, а богам все под силу.

 

После Гермес улетел, на высокий Олимп удалившись,

Остров покинув лесной. Я ж отправился к дому Цирцеи.

Сердце во время пути волновалось в груди моей сильно.

 

[310]   Встав перед дверью, придя к дому дивнокудрявой богини,

Громко я звать её стал. Та услышала сразу мой голос.

Вышла немедля она, распахнула блестящие двери,

В дом пригласила войти. Я вошёл с сокрушением сердца.

 

В дивных покоях меня усадив в среброгвоздное кресло

[315]   Чу́дной работы, где есть для удобства под ноги подставка,

В чаше она золотой развела для питья мне напиток,

Зелье в него подмешав, зло замыслив своё, как обычно.

Выпить дала мне. Я пил, только мне был безвреден напиток.

Тут она жезлом своим меня стукнула, так говоря мне:

 

[320]   «Ну-ка, иди в свиной хлев, и валяйся там вместе с другими!»

 

Я в тот же миг острый меч свой из ножен извлёк, размахнулся,

И на Цирцею напал, будто тут же убить собираюсь.

Громко вскричала она и, упав, обняла мне колени,

Плача просила простить, обращаясь с крылатою речью:

 

[325]   «Кто ты, о, муж?! Город твой далеко ль? Чей ты род прославляешь?

Я изумляюсь: моё не вредит тебе зелье нисколько.

А до тебя ни один не сумел избежать чародейства, –

Только проникнет едва за ограду зубов моё зелье.

Видимо, сердце твоё и душа не подвластны злым чарам!

[330]   Может быть, ты – Одиссей? Многохитрый тот муж, о котором

Мне уж давно говорил златожезлый Гермес, предвещая,

Что он из Трои сюда в корабле своём чёрном прибудет!

Меч медноострый вложи снова в ножны, а после со мною

Ложе моё раздели. В сладострастной любви мы сольёмся,

[335]   Чтобы друг другу потом мы доверчиво души открыли».

 

Так мне сказала она. Я тогда ей на это ответил:

«Как, о, Цирцея, могу я любовью с тобой наслаждаться,

Если друзей моих всех, что пришли, обратила в свиней ты?

То же готовила мне! Может, снова обман замышляешь?

[340]   В ложе заманишь своё, чтоб разделся совсем я, а после

У безоружного ты и раздетого – силы отнимешь!

Нет, не надейся, что я разделю твоё ложе с тобою,

Если немедля не дашь ты, богиня, мне клятвы великой,

Что никакого вреда для меня ты не сделаешь больше».

 

[345]   Так я сказал. И она поклялась, как её попросил я.

Только лишь после того, как свершила великую клятву,

В спальню вошёл я и лёг на прекрасное ложе Цирцеи.

 

В доме её между тем суетились четыре служанки,

Девы проворные, всё выполнявшие в доме богини.

[350]   Все они – дочери рощ, родников, рек священных потоков,

Что неустанно текут в необъятное лоно морское.

Первая дева ковры постелила пурпурные в кресла,

Дивные, прежде под них подстелив полотняные ткани.

Дева вторая столы пододвинула к каждому креслу.

[355]   Из серебра те столы; на столах золотая посуда.

Третья – напиток хмельной разбавляла в серебряной чаше,

Сладкий медовый, и им золотые наполнила кубки.

Дева четвёртая в дом принесла от источника воду

В медный треногий котёл, и, огонь разложив, вскипятила.

[360]   После того как вода закипела в сияющей меди,

В ванну богиня сама подлила из котла, чтобы было

Телу приятно. Полив и на голову мне, и на плечи,

Теплой воды, уняла всю усталость, томившую дух мой.

Вымыв, натёрла она моё тело душистым елеем;

[365]   Легкий надела хитон на меня, сверху – плащ дивный, тёплый.

В зало меня проводив, в среброгвоздно-изящное кресло

С тонкой скамейкой для ног сесть для отдыха мне предложила.

Тут, чтобы руки умыть, принесла мне служанка с водою

Дивный кувшин золотой, полила над серебряным тазом.

[370]   Гладкий подставила стол. А почтенная ключница ловко

Хлеб разложила на нём и различных закусок к обеду,

Кушаний вкусных ещё принесла из запасов охотно.

Стала богиня меня угощать, только есть не хотел я.

Думой объятый, сидел я с недобрым предчувствием в сердце.

 

[375]   Видя, что хмурый сижу и молчу, и к изысканной пище

Руки свои не тяну, и печалью объят я, Цирцея

Близко ко мне подошла и крылатое бросила слово:

 

«Что у тебя на душе, Одиссей? Отчего же так хмур ты?

Словно немой здесь сидишь, ни еды, ни питья не касаясь?

[380]   Или, быть может, опять от меня ожидаешь коварства?

Страх свой уйми, ведь тебе поклялась я великою клятвой!»

 

Так мне сказала она. Я тогда ей на это ответил:

 

«Кто, о, Цирцея, скажи, из людей справедливых и честных

Сядет за стол, чтоб едой и питьём наслаждаться, покуда

[385]   Освобождённых друзей не увидит своими глазами?

Если и вправду меня угостить хочешь, чтоб пил и ел я, –

Освободи мне друзей, чтоб свободными видеть их снова!»

 

Так я сказал. В тот же миг поспешила Цирцея из зала,

Жезл свой взяла, а затем подошла, хлев свиной отворила

[390]   И обращённых в свиней девятигодовалых изгнала.

Рядышком встали они перед ней; а она обходила

Поочерёдно их всех, и помазала мазью волшебной.

Тут же осыпалась с тел их густая щетина, которой

Прежде покрылись они от ужасного зелья Цирцеи.

[395]   И превратились в мужчин они снова, но стали моложе,

Выше, лицом красивей, тоньше станом и силами крепче.

Сразу узнали меня, тут же руки ко мне потянули

И зарыдали от чувств горько-сладостных. Плач их разнёсся

Всюду по дому, внеся жалость даже и сердце богини.

[400]   Близко ко мне подойдя, так богиня богинь мне сказала:

 

«Зевса питомец, герой Лаэртид Одиссей хитроумный!

Ты оправляйся теперь к кораблю на песчаное взморье.

Свой быстролётный корабль вы совместно втащите на берег,

Снасти, имущество всё и богатства снесите в пещеру.

[405]   После сюда ты вернись, взяв товарищей вместе с собою».

 

Так мне сказала она. Я послушался сердцем отважным,

Быстро пошёл к своему кораблю на песчаное взморье.

Там, возле судна, застал остальных я товарищей верных,

Плакали горько они, проливая обильные слёзы.

[410]   Как из загонов своих сильно рвутся телята к коровам,

Видя, как с пастбища те возвращаются, вдоволь наевшись

Сочной травы луговой; к ним бегут, вырываясь из стойла,

Весело скачут, мычат и резвятся вокруг своих маток:

Спутники так же мои, лишь меня увидав издалёка,

[415]   Все побежали толпой мне навстречу, в слезах и в восторге,

Будто вернулись они в отчий край, на родную Итаку,

Остров скалистый, где все родились мы, росли и мужали.

Так мне сквозь слёзы они посылали крылатое слово:

 

«Счастливы мы, что назад возвратился ты, Зевса питомец!

[420]   Будто вернулись домой, в отчий край мы, в Итаку родную!

Но расскажи, ты узнал, где товарищи? Что их постигло?»

 

Так говорили они. Ободряя их, им я ответил:

 

«Вытащим прежде, друзья, мы корабль быстролётный на берег;

Снасти, имущество всё и богатства укроем в пещере.

[425]   После же вместе вы все смело следом за мною идите:

К спутникам вас поведу в дом Цирцеи высокий священный,

Там вы найдёте друзей, веселящихся в пиршестве дружном!»

 

Так я сказал. И они подчинились словам моим тут же.

Лишь Еврилох мне один возразил, удержать всех пытаясь;

[430]   Спутников он убеждал, им бросая крылатые речи:

«Стойте, безумцы! Куда?! Мало бед вам, что ищите новых?!

Все вы хотите идти в дом Цирцеи? Она ж превратит вас

В толстых визгливых свиней, иль в волков, или в львов густогривых,

Чтобы потом стерегли вы жилище её поневоле!

[435]   Так же циклоп поступил! Он на скотном дворе своём запер

Наши друзей, что туда вместе с дерзким пришли Одиссеем!

От безрассудства его все они понапрасну погибли!»

 

Так говорил Еврилох. И уж сердце меня побуждало

Вырвать из ножен свой меч, что висел у бедра, и с размаху

[440]   Голову ссечь ему с плеч, чтоб она покатилась на землю,

Хоть мне и родственником был он близким. Но спутники стали

Наперебой тут меня уговаривать мягкою речью:

 

«Зевса питомец! Пускай остаётся он, если позволишь,

На берегу с кораблём, чтобы не был корабль без присмотра.

[445]   А остальных всех веди ты к священному дому Цирцеи!»

 

Так мне сказали они. Прочь от моря и судна пошли мы.

Только и сам Еврилох с кораблём не остался у моря,

Следом за нами пошёл, испугавшись угроз моих гневных.

 

А между тем остальных тех друзей наших в доме Цирцеи,

[450]   Вымыв заботливо всех, освежили, натёрли елеем,

В легкий одели хитон, а затем и в плащи шерстяные.

В зале застали мы их, за роскошным и дружеским пиром.

Встретившись вместе, друзья, рассказав всё, что с ними случилось,

Горько рыдали, скорбя, громким плачем весь дом оглашая.

[455]   Близко ко мне подойдя, так богиня богинь мне сказала:

 

«Зевса питомец, герой Лаэртид Одиссей хитроумный!

Слёзы и горестный плач вы, в себе удержав, прекратите.

Знаю, что много вы бед претерпели в морях многорыбных,

И что на суше пришлось от свирепых людей пострадать вам.

[460]   Лучше сейчас вы едой насыщайтесь, питьём наслаждайтесь,

Снова покуда в груди прежний мужества дух не возникнет,

Тот, что в сердцах ваших был, когда вы отчий дом покидали,

Скалы Итаки родной. Нынче ж вы малодушны и робки,

Помните только о том, сколько бед претерпели, скитаясь,

[465]   Радости сердца забыв, так как много хлебнули вы горя».

 

Так говорила она. Подчинились мы сердцем отважным.

С тех пор мы дни напролёт целый год у неё пировали:

Тешились сладким вином, сочным мясом себя насыщали.

 

Но, когда год миновал, Времена полный круг совершили,

[470]   Месяц за месяцем дни вереницей ушли безвозвратно,

Вызвав однажды меня, мои спутники там мне сказали:

 

«Время настало тебе и о родине вспомнить, безумец!

Если судьбой суждено нам спастись и вернуться в отчизну;

С кровлей высокою дом свой увидишь ты, милую землю!»

 

[475]   Так мне сказали они. Подчинился я сердцем отважным.

С радостью мы весь тот день, пока солнце не спряталось в море,

Тешились сладким вином, сочным мясом себя насыщали.

 

Солнце лишь скрылось в воде, потемнело и ночь наступила,

Спутники все разошлись, спать легли в потемневших покоях.

[480]   Я же к Цирцее пошёл, лёг с ней рядом на ложе роскошном,

Обнял колени её и молил, и богиня внимала.

Так обратился я к ней, посылая крылатое слово:

 

«Ты обещанье своё, о, Цирцея, исполни, молю я:

Всех нас домой отошли! Сердце рвётся в родную отчизну.

[485]   Так же и спутники все этой просьбой терзают мне душу,

Плача о доме в тоске, когда ты хоть на миг удалишься».

 

Так я сказал. И на то мне богиня богинь отвечала:

 

«Зевса питомец, герой Лаэртид Одиссей хитроумный!

Больше я в доме моём никого не держу против воли.

[490]   Прежде же путь ты иной изберёшь и прибудешь сначала

В царство, где правят Аид с Персефоной, женой его грозной.

Душу пророка, слепца там фиванца Тиресия спросишь,

Старца: в его лишь душе зоркий ум сохранён, как при жизни.

Только ему одному Персефона оставила разум:

[495]   Он лишь разумен, а все остальные блуждают как тени».

 

Так говорила она. И словами разбила мне сердце!

Сидя на ложе её, горько плакал я, и не хотелось

Больше мне жить на земле, видеть яркого солнца сияние!

Долго навзрыд я рыдал и метался на ложе просторном.

[500]   Плачем насытясь своим, наконец, я спросил у богини:

 

«Кто ж, о, Цирцея, скажи, мне покажет дорогу к Аиду?

В царство его ведь никто не ходил на своём чёрном судне».

 

Так я сказал. И на то мне богиня богинь отвечала:

 

«Зевса питомец, герой Лаэртид Одиссей хитроумный!

[505]   Кто твой проводит корабль, ты об этом совсем не заботься.

Мачту поставь, подними паруса и плыви себе смело!

Сам полетит твой корабль, дуновенью Борея покорный.

Пересечёшь на своём корабле Океана просторы, –

Низкий там брег найдёшь, Персефоны увидишь там рощу

[510]   Чёрных больших тополей, ив ветвистых, теряющих семя.

Судно причаль, пусть шумит Океан водовратно-глубокий,

Сам же немедля иди ты в Аидово тёмное царство!

Реки там есть: Ахеро́н и Пирифлегето́н, и течёт там

Шумный Коци́т, рукавом он является мрачного Стикса.

[515]   Есть там скала, где под ней два потока сливаются шумно.

Ближе теперь подойди, о, герой, и внимательно слушай:

Яму там вырой в один локоть чтоб шириной и длиною.

Три возлиянья над ней соверши мертвым всем, всех призвав их:

Первое – мёду возлей, а второе – вина дорогого,

[520]   Третье же – чистой воды. Всё посыпь ты ячменной мукою.

Пообещай ты потом лёгким призрачным ликам усопших

В жертву в Итаке родной неслучённую лучшую тёлку

Им принести, и в огонь бросить много даров драгоценных.

Старца Тиресия ты обещай же отметить особо:

[525]   В жертву овцу принести чернорунную, лучшую в стаде.

После, когда дашь своё обещание славным умершим, –

В жертву над ямой зарежь чернорунных овцу и барана,

Только к Эребу ты их обрати; сам же быстро оттуда

Прочь ты к потоку реки отойди. Тут же многие толпы

[530]   Явятся призрачных душ тех, кто с жизнью своею расстался.

Спутникам ты прикажи, чтоб немедля с овцы и с барана,

Тех, что у ямы лежат, что зарезаны острою медью,

Шкуры содрав, туши их чтоб сожгли, и богам помолились

Грозным – Аиду царю и супруге его Персефоне.

[535]   Сам же ты, острый свой меч обнажи, встань с мечом перед ямой

И не пускай ни одну душу призрачную приближаться

К крови, покуда не даст на вопросы Тиресий ответов.

Тут же появится он, пред тобой, повелитель народов,

Всё он расскажет тебе про твой путь: и как долог он будет,

[540]   И как вернёшься домой ты по рыбообильному морю».

 

Так говорила она. И взошла златотронная Эос.

Лёгкий хитон подала мне богиня и плащ, чтоб одеться.

Ну а сама облеклась в серебристо-воздушное платье

Тонкой работы, потом обвила стан свой поясом дивным,

[545]   Редкой красы, золотым, под платком лёгким волосы скрыла.

Комнаты в доме я стал обходить и товарищей спящих

Мягко будить. Становясь возле каждого, так говорил я:

 

«Хватит уж спать! Не пора ль вам от сладкого сна пробудиться?

Путь мне обратный уже указала царица Цирцея!»

 

[550]   Так я сказал. И они покорились мне сердцем отважным.

Но и оттуда не смог всех друзей без потерь я отправить.

Юноша был среди нас, молодой Эльпенор, он не очень

Смел был в жестоких боях, и умом одарён был не щедро.

Крепко подвыпив, взошёл он без спроса на плоскую кровлю

[555]   Дома Цирцеи, чтоб там, прохладиться. И спать там улёгся.

Шумные сборы друзей в путь-дорогу он утром услышал,

Тут же с похмелья вскочил, позабыв, что на кровле, что нужно

К лестнице было ему подойти и сойти по ступеням.

Он же спросонья шагнул не туда и сорвался, и сразу

[560]   В шее сломал позвонок, и душа улетела к Аиду.

 

После, как все собрались мои спутники, так им сказал я:

 

«Вы полагаете все, что плывём мы в родную отчизну?

Нет, нам пока путь иной указала богиня Цирцея:

В царство, где правят Аид с Персефоной, женой его грозной.

[565]   Душу слепца расспросить там, фиванца Тиресия, нужно».

 

Так я сказал. Их сердца сокрушил я своими словами.

Сели на землю они, рвали волосы, горько рыдая.

Только напрасно: от слёз и от стонов их не было пользы.

 

К берегу моря, где нас ждал корабль быстроходный, пошли мы

[570]   С тяжкой печалью в груди, по пути лили горькие слёзы.

А между тем к кораблю чернобокому тайно Цирцея

Чёрных барана с овцой привязала для нас; оставаясь

Нам незаметной, прошла мимо нас... Бог любой, если хочет,

Станет невидим легко и пройдёт незаметным для смертных.