«Вскоре покинул корабль наш теченье реки Океана.

Снова пришли по волнам мы обширного моря к Ээе, –

К острову, где есть дворец дивной Эос, рождавшейся рано,

Где хороводы времён, и где Гелиос яркий восходит.

[5]     Там быстроходный корабль на прибрежный песок мы втащили,

Вышли на берег затем, и под песни ночного прибоя

Все предали́сь власти сна, в ожидании Эос прекрасной.

 

Рано рождённая, вновь свет зажгла розоперстая Эос.

Встали и мы. Я послал представителей к дому Цирцеи

[10]    Труп Эльпенора забрать, принести его к берегу моря.

Много деревьев срубив, мы на самом высоком из мысов

Тело предали земле, сокрушаясь и плача о друге.

После того как сожгли труп в доспехах его и с оружьем,

Холм гробовой возвели, на вершине холма утвердили

[15]    Памятным знаком весло гладкотёсное, в память о павшем.

 

Так долг воздали ему. Между тем, от Цирцеи не скрылось

То, что мы прибыли вновь, возвратившись из царства Аида.

И, нарядившись, она к нам пришла со служанками вместе;

Те хлеб и мясо несли, и сосуды с вином тёмно-красным.

[20]    В центр тут богиня богинь между нами зашла и сказала:

 

«О, непреклонные! Вы в дом Аида спускались живыми!

Дважды узнаете смерть, что доступна другим лишь однажды!

Что ж, насыщайтесь едой и вином наслаждайтесь, покуда

Длится сегодняшний день. Ну а завтра, лишь утро забрезжит,

[25]    В путь отправляйтесь опять. Укажу я вам путь и подробно

Всё объясню, чтоб ничьё не могло помешать вам коварство,

И никакая беда не пришла ни на суше, ни в море».

 

Так нам сказала она. И сердца наши ей покорились.

Ну а потом целый день, пока солнце не село, мы дружно

[30]    Мясом прекрасным, вином сладким вволю себя утешали.

Солнце уж скрылось в воде, потемнело, и ночь наступила.

Спутники спать легли там, где канат корабля был привязан.

 

Ну а Цирцея тогда увлекла меня за руку нежно;

Сел в отдалении я на песок, улеглась она рядом,

[35]    Стала расспрашивать. Ей обо всем рассказал я подробно.

Выслушав, так мне затем говорила царица Цирцея:

 

«Всё это выполнил ты так, как надо. Теперь же послушай,

Что я скажу, и о чём бог потом тебе лично напомнит.

Прежде всего, ты сирен встретишь в море, которые пеньем

[40]    Всех обольщают людей мореходных, что близко подходят.

Кто по незнанию к ним лишь приблизится, голос их слыша,

Тот не вернётся домой, малолетних детей и супругу

Уж не порадует он возвращением в дом свой родимый.

Сладко сирены поют и чаруют своей звонкой песней,

[45]    Расположась на лугу, на котором повсюду белеют

Кости убитых людей и останки иссохнувшей кожи.

Мимо гони свой корабль! Залепи уши спутников воском

Мягким медвяным, чтоб их голосов не могли они слышать.

Если ж захочешь ты сам песни их роковые послушать,

[50]    То по рукам и ногам прикажи привязать тогда крепко

Прочной верёвкой себя к основанию мачты, чтоб мог ты,

Слушая песни сирен, без вреда наслаждаться их пеньем.

Если ж ты станешь просить или даже приказывать станешь,

Чтоб развязали тебя, – пусть двойными верёвками свяжут!

[55]    После, как остров сирен твои спутники быстро минуют, –

Будет развилка дорог. Дать совет не могу я, какую

Выбрать тебе предстоит. Тут уж должен ты сам поразмыслить,

Выбрав одну из дорог. Опишу я и ту, и другую.

Встретишь на первой: стоят в море два превысоких утёса;

[60]    Волны большие ревут Амфитриты морской темноглазой

Возле Блуждающих скал, – боги так те утёсы назвали.

И никакая из птиц сквозь утёсы промчаться не смеет.

Робкие голуби, те, что амброзию Зевсу приносят,

Гибнут в утёсах: один там из них каждый раз пропадает,

[65]    И каждый раз Зевс-отец заменяет убитого новым.

Все корабли, к скалам тем подходя, с мореходами гибли;

Только осколки в волнах да бездушные трупы качались,

Пламенным вихрем ветров и волнами носимые в море.

И лишь один миновал их корабль, все моря обежавший, –

[70]    Славное судно Арго, – от Ээта царя возвращаясь.

Но и его, не щадя, об утесы разбило бы море,

Если б не Гера корабль провела, что Ясона любила.

А на дороге второй – две скалы: достигает до неба

Острой вершиной одна, в тёмных тучах свой пик укрывая.

[75]    Тучи там вьются всегда, не бывает там ясной погоды,

Осенью, летом… – всегда воздух там и туманен, и вязок.

Муж ни один бы не смог ни взойти на неё, ни спуститься,

Даже пусть он бы имел двадцать ног, двадцать рук многосильных, –

Столь гладок камень скалы, будто кем-то искусно обтесан.

[80]    По середине скалы есть пещера, покрытая мраком,

Входом на запад глядит, обращённая к мраку Эреба.

Мимо неё ты направь свой корабль, Одиссей многославный.

Даже сильнейший стрелок, с судна лук натянув, что есть силы,

Быстролетящей стрелой не достанет до входа пещеры.

[85]    Страшная Скилла живёт в той пещере. Её лай и визги

Сильно на голос щенка, что недавно родился, похожи.

Только сама-то она – это грозное чудище злое.

Радость, увидев её, не испытывают даже боги.

Ходит она на кривых безобразных двенадцати лапах;

[90]    Шесть длинных шей у неё, извиваются будто бы змеи;

Шесть на них страшных голов; в пастях их в три ряда видны зубы

Острые, часто торчат, переполнены чёрною смертью;

До половины она скрыта в тёмной пещере, торчат лишь

Длинные шеи её с головами над страшною бездной,

[95]    Шарят по скользкой скале, обливаемой морем, и ловят

Рыбу, дельфинов они, и тюленей и более крупных

Чудищ, что много пасёт громко-воющая Амфитрита.

Из мореходов никто не похвалится, что невредимо

Смог с кораблём там пройти: все зубастые пасти разинув,

[100]   Шесть мужей разом она с красноносого судна хватает.

Рядом другую скалу, Одиссей, ты увидишь, пониже,

Что отстоит на один только выстрел из лука от первой.

Дико растет на скале той смоковница с кроной широкой.

Черные воды под ней извергаются славной Харибдой:

[105]   Три раза в день их она поглощает, потом извергает

Тоже три раза. Не смей подходить к ней, когда поглощает!

Тут уж от смерти тебя не спасёт и Земли Колебатель.

Лучше уж ближе держись скалы Скиллы; но только скорее

Мимо гони свой корабль, так как благоразумнее будет

[110]   Шесть лишь людей потерять, чем погибнуть вам всем вместе с судном».

 

Так мне сказала она. Я на это ответил богине:

 

«Будь же, богиня, со мной откровенна, всю правду скажи мне:

Если удастся уйти от Харибды мне целым, смогу ли

Спутников я защитить, когда Скилла набросится злая?»

 

[115]   Так я сказал. В тот же миг мне богиня богинь отвечала:

 

«Неутомимый! Опять ты о подвигах ратных мечтаешь!

Ты и бессмертным богам уступить не желаешь нисколько!

Скилла – не смертное зло, а бессмертное, знай же об этом!

Дико свирепа она и сильна, невозможно с ней биться,

[120]   Сил тут не хватит ничьих: тут одно лишь спасение – бегство.

Если промедлишь ты там хоть на миг для напрасного боя,

Снова она нападёт на корабль, проглотив быстро первых,

Схватит ещё шестерых, шесть голов устремив на вас снова!

Лучше гони что есть сил ты корабль, и взывай к Кратеиде,

[125]   Матери Скиллы, её родила она, смертным на гибель.

Мать лишь удержит её от второго на вас нападенья.

Вскоре увидишь затем ты Тринакрию, остров прекрасный.

Гелиос много пасёт и быков там, и тучных баранов.

Семь стад коров у него, точно так же и семь стад овечьих;

[130]   В каждом из стад пятьдесят есть голов, их число неизменно,

Ведь не плодятся они и не мрут. А пасут их богини:

Девы Лампе́тия и Фаэтуса, кудрявые нимфы.

Гелиос Гиперион их прижил от прекрасной Нееры.

Дочек взрастив, от себя их владычица мать отослала

[135]   Жить на Тринакрию, чтоб от неё в отдалении девы

Тучных отцовских овец там пасли и коров криворогих.

Если не тронете стад, о своём возвращении помня, –

Может в Итаку тогда все вернётесь, пройдя много бедствий.

Если же руки на них вы поднимете, – гибель пророчу

[140]   И кораблю твоему, и всем спутникам. Ты лишь спасёшься,

Всех потеряв. Но тогда возвратишься в отчизну не скоро!»

 

Так говорила она. И взошла златотронная Эос.

В дом свой в глубь острова тут вновь богиня богинь удалилась.

Я же пошёл к кораблю и, друзей разбудив, повелел им

[145]   Быстро причальный канат отвязать и собраться на судне.

Все на корабль поднялись, по скамьям разместились у вёсел

Друг возле друга, и вот: разом вспенили вёслами волны.

Тут же нам вслед кораблю черноносому ветер попутный,

Парус вздувающий, друг мореходов хороший, был послан

[150]   Грозной Цирцеей, с косой пышнокудрой и с речью певучей.

Снасти наладив, подняв лёгкий парус, мы сели спокойно.

Быстро корабль наш бежал, повинуясь кормилу и ветру.

 

Тут, сокрушаясь в душе, я к товарищам так обратился:

 

«О, мои дру́ги! Не мне одному нужно знать прорицанья,

[155]   Те, что богиня богинь этой ночью, Цирцея, дала мне!

Их я открою вам всем, чтобы, знали вы, ждёт ли вас гибель

Или же можно уйти вам от смерти, и Керы избегнуть.

Прежде велела она избежать нам чарующих песен

Грозных сирен и пройти мимо их многоцветного луга.

[160]   Мне одному лишь она разрешила услышать их песни;

Но прежде к мачте меня привяжите вы крепко верёвкой,

Чтоб неподвижен я был. А когда я упрашивать стану,

Чтоб развязали меня, или даже приказывать буду,

Вы лишь сильнее тогда меня прочной верёвкой вяжите».

 

[165]   Так я товарищам всё раскрывал постепенно, что нужно.

А между тем наш корабль крепкозданный, спеша, приближался

К острову страшных сирен, провожаемый ветром попутным.

Вдруг добрый ветер утих, тишина воцарилась на море,

И в неподвижную гладь волны выгладил демон недобрый.

[170]   Встали товарищи с мест, с мачты парус обвисший свернули

В трюм уложили его, после сели на лавки у вёсел;

Гладкими вёслами вмиг бурно вспенили тихие воды.

 

Тут я круг воска большой изрубил на куски острой медью,

Мелко нарезал и стал разминать воск в могучих ладонях.

[175]   Сделали мягким его моя сила, с которой давил я,

И бог Гиперионид, яркий Гелиос, жар приносящий.

Уши товарищам я мягким воском немедля заклеил;

Крепкой верёвкой они плотно к мачте меня привязали,

Чтоб неподвижный не мог ни рукой, ни ногой шевельнуть я.

 

[180]   Сами за вёсла взялись, снова вспенили тёмное море.

На расстоянии том, на котором людей крик мы слышим,

Мимо плывущий корабль наш увидели в море сирены.

Звонко запели они, подошедшим так близко на судне:

 

«К нам ты плыви, Одиссей многословный, ахейская гордость!

[185]   Здесь ты причаль свой корабль, чтобы пение наше послушать!

Ведь ни один мореход не прошёл с кораблём своим мимо,

Каждый послушать желал наши дивные сладкие песни,

Чтобы вернуться домой наслаждённым и много узнавшим.

Ведаем мы обо всём, что случилось под Троей просторной,

[190]   И что по воле богов там постигло троян и ахеян.

Знаем мы всё, что по всей многодарной земле происходит».

 

Так зазывали они сладким пением дивным и звонким.

Сердце влекло меня к ним. Я кричал, делал спутникам знаки,

Чтоб развязали меня. Но гребли что есть сил они молча.

[195]   Лишь Перимед подошёл с Еврилохом ко мне, чтобы снова

Руки и ноги стянуть мне верёвками новыми крепче.

Только когда наш корабль отошёл далеко, и услышать

Пения мы не могли бедоносных сирен сладкозвучных,

Вынули спутники воск из ушей размягченный, которым

[200]   Уши им я залепил, и меня отвязали от мачты.

 

Скрылся из виду едва остров грозных сирен, как увидел

Я вдруг туман впереди, волн столпы, шум великий услышал.

Выпали вёсла из рук у гребцов, в бледный ужас пришедших.

Праздно повиснув, в волнах бились вёсла безжизненно, жалко.

[205]   Встал наш корабль, не несли его острые лопасти вёсел.

Я весь корабль обошёл, чтоб людей ободри́ть оробевших;

Каждому слово сказал одобрения; после сказал всем:

 

«О, мои дру́ги! Ведь мы с вами в бедах испытаны всяких!

Твердо мы вынесли всё. Предстоит нам беда не страшнее

[210]   Той, что случилась, когда нас циклоп запер в грозной пещере.

Мужеством, хитрым умом и советом разумным тогда я

Вывел вас! Вспомните вы и про эту беду потом так же.

И в этот раз вы должны твёрдо выполнить всё, что скажу я.

Силу удвойте, гребцы, и дружнее по влаге зыбучей

[215]   Вёслами бейте, – тогда, может быть, Зевс не даст нам погибнуть,

Он нам поможет уйти невредимо от смерти грозящей.

Кормчий, тебе я велю: когда мы подойдём, ты всё время

Не забывай править так корабельным рулём, чтобы судно

Как можно дальше прошло от волнения волн и тумана;

[220]   Ближе к высокой скале той держись, бойся даже на малость

Вбок отойти, чтоб корабль не втянуло и все ни погибли».

 

Так я сказал. И словам моим спутники все подчинились.

Только о Скилле я им не сказал, о беде неизбежной;

Чтобы от страха они вдруг не бросили вёсла и греблю,

[225]   Чтобы внутри корабля не столпились толпой бесполезной.

Сам же тогда я забыл, что велела богиня Цирцея

Не надевать мне доспех, не стремиться к напрасному бою.

Славный доспех я надел, в руки взял два копья медноострых,

К носу пошёл корабля быстролётного, так размышляя,

[230]   Что прежде Скилла туда нападёт из глубокой пещеры,

Чтобы похитить, кто ей на пути попадётся из первых.

Тщетно искал я её, лишь глаза утомил понапрасну,

Пристально глядя на верх, сквозь туман, на высокую гору.

 

Узким проливом мы шли, а в сердцах наших ужас теснился.

[235]   Скилла с одной стороны нам грозила, а с другой же – Харибда,

С шумом ужасным она поглощала солёное море.

А извергала когда, – вся кипела вода, вся бурлила,

Как в раскалённом котле на огне, клокотала, шипела;

Пена взлетала наверх облаками к вершинам утёсов.

[240]   А поглощала когда она воды солёного моря, –

Всё открывалось внутри перед этой ужасною пастью,

Волны ревели, утёс, оголяясь, ревел, разверзалось

Чёрное страшное дно. Мы, объятые ужасом бледным,

В трепете сильном тогда на грозящую гибель смотрели.

[245]   Тут-то как раз с корабля пустотелого Скилла схватила

Лучших друзей шестерых, отличавшихся мощною силой.

Лишь оглянувшись назад, на корабль и друзей, я увидел

Поднятых в воздух людей, как мелькали их руки и ноги.

Тут я услышал их вопль, с высоты призывающий, страшный;

[250]   Звали на помощь меня, моё имя кричали со скорбью.

Словно с уступа скалы рыболов ловит удочкой длинной

Рыбу морскую, сперва приманив её кормом немного,

Что принёс в роге быка лугового; насыпав корм в море,

Рыбу он тащит, она на крючке извиваясь, трепещет.

[255]   Так трепетали они, на скалу уносимые Скиллой.

Там у пещеры она пожирала их, громко кричащих,

С воплями руки ко мне простирающих в гибели страшной…

Нет, ничего не видал я ужаснее этого в жизни,

Хоть видел многое я, путь солёный морской измеряя.

 

[260]   Скалы едва миновав преужасных Харибды и Скиллы,

К острову прибыли мы светоносного славного бога.

Много паслось там быков превосходных и широколобых,

Много и тучных овец бога Гелиоса там гуляло.

В море ещё, вдалеке, с корабля чернобокого мог я

[265]   Слышать мычанье быков, на свободе гуляющих чинно,

Блеянье шумных овец… и пришло мне на память тут слово

Фивского старца, слепца и пророка Тиресия, с ним же –

Слово Цирцеи: они строго мне наказали тот остров

Гелиоса миновать, бога света, отрадного смертным.

[270]   Так обратился тогда я к друзьям, опечаленный сердцем:

 

«Слушайте слово моё! Много бед мы, друзья, претерпели.

Должен теперь я открыть, что велели мне мудрый Тиресий

Вместе с Цирцеей: они строго нам наказали тот остров

Гелиоса миновать, бога света, отрадного смертным.

[275]   Там злая гибель нас ждёт! Так мне оба они утверждали.

Дальше от острова гнать повелели нам чёрный корабль наш».

 

Так я сказал. И они сокрушились в сердцах своих милых.

Тотчас же мне Еврилох злополучный на это ответил:

 

«Неутомим ты совсем, Одиссей многомощный, не знаешь

[280]   Даже усталости ты, словно выкован весь из железа!

Нам, изнурённым трудом и бессонницей, ты запрещаешь

Выйти на берег, чтоб там отдохнуть, чтоб могли приготовить

Ужин мы вкусный себе, здесь, на острове, морем объятом.

Скоро уж ночь! Всё же ты заставляешь пройти стороною

[285]   Остров приютный, блуждать наудачу по мглистому морю!

Гиблые ветры шумят по ночам, корабли истребляя.

Гибельной смерти никто избежать не сумеет во мраке,

Если вдруг вихрем на нас налетит тёмной ночью на море

Нот или буйный Зефир, что суда без труда истребляют

[290]   В бездне великой морской, вопреки даже воле бессмертных!

Было бы лучше нам всем тёмной ночи теперь покориться,

Выйти на берег, вблизи судна быстрого ужин сготовить.

Завтра с зарёю опять по широкому морю помчимся».

 

Так говорил Еврилох. И все спутники с ним согласились.

[295]   Стало мне ясно в тот миг, что злой демон беду нам готовит.

Тотчас я громко тогда обратился с крылатою речью:

 

«Ох, Еврилох! Я один. Вы меня принуждаете сильно!

Всё же я всех вас прошу: поклянитесь мне клятвой великой,

Что, если стадо коров или стадо овечье большое

[300]   Там вы найдёте, – никто малодушно закон не преступит,

И не посмеет убить ни единой овцы иль коровы!

Будете есть только то, что дала нам в дорогу Цирцея!»

 

Так я сказал. И они тотчас мне поклялись, как велел я.

После того, как они принесли мне великую клятву,

[305]   В тихий укрытый залив завели мы корабль благозданный

Ближе к воде ключевой. С корабля все сошли мы на берег.

Вскоре и ужин себе приготовили вкусный умело.

После того как едой и питьём голод все утолили,

Вспомнили мы о друзьях наших милых, оплакав их горько, –

[310]   Слышали мы, как их ест, с корабля сорвав, алчная Скилла.

Плачущих сладостный сон одолел, утешитель печалей.

 

Ночи одна только треть миновала, и звёзды погасли,

Так как пригнал грозный Зевс ветры бурные, туч собиратель,

Страшную бурю с грозой он поднял, чёрной тучей огромной

[315]   Море и землю укрыл: с неба мрачная ночь опустилась.

 

Рано рождённая, вновь свет зажгла розоперстая Эос.

Судно, однако, от бурь мы укрыли в глубокой пещере,

Где, собираясь, вели хороводы прекрасные нимфы.

Спутников всех на совет там созвал я, и так говорил им:

 

[320]   «Есть, о, друзья, и еда, и питьё в корабле нашем быстром!

Дальше держитесь от стад, чтоб беды на себя не накликать,

Так как стада и коров, и овец – это собственность бога,

Гелиоса, что всегда видит всё на земле, и всё слышит!»

 

Так я сказал. Мне они подчинились, отважные духом.

[325]   Но целый месяц ревел и свирепствовал Нот непрерывно.

Не было ветров других никаких, кроме Нота и Эвра.

В хлебе и в красном вине недостатка пока не имели,

Не приближался никто и к быкам, опасаясь за жизни.

Но лишь запасы еды в корабле истощились изрядно,

[330]   Стали неволей они промышлять себе пищу охотой,

Птицу стреляя и всё, что им в руки попалось из дичи,

Рыбу ловили они острогами, – людей мучал голод.

Вот раз в глубь острова я отошёл, чтоб богам помолиться,

Чтоб указали они наилучший для нас путь обратный.

[335]   И когда я отошёл далеко, чтобы уединиться,

Место от ветра нашёл защищённое, вымыл я руки,

И к олимпийским богам обратился с молитвой и просьбой.

После молитвы вдруг сном сладким боги сомкнули мне веки.

 

Спутникам злое тогда Еврилох предложение сделал:

 

[340]   «Слушайте слово моё, о, друзья! Мы страдали не мало!

Всякая смерть для людей безутешных и жалких ужасна!

Всё же голодная смерть хуже прочих, то – злейшая участь!

Выберем вместе быков в стаде Гелиоса наилучших, –

В жертву богам принесём, беспредельного неба владыкам!

[345]   Если на землю отцов мы вернёмся, в родную Итаку, –

Там богу Гелиосу храм воздвигнем богатый и славный,

Пышно украсим его, принесём драгоценностей много!

Если ж рассердится бог за потерю быков круторогих

И погубить наш корабль он захочет с другими богами, –

[350]   Лучше уж сразу, в волнах захлебнувшись солёных, погибнуть,

Чем нам от голода здесь долго чахнуть на острове диком».

 

Так говорил Еврилох, и все спутники с ним согласились.

 

Лучших тогда из быков в стаде Гелиоса они взяли,

В том, что спокойно паслось возле их черноносого судна.

[355]   Широколобых быков там прекрасных гуляло немало.

Их оградили они, и к богам обратились с молитвой,

Листьев нарвав перед тем с густолистного дуба большого,

Так как весь белый ячмень, что на судне имелся, был съеден.

Кончив молитву, быков закололи, с них кожу содрали,

[360]   Бедра затем отсекли, и обрезанным жиром в два слоя

Их обернули; на них также мяса куски положили.

Но, не имея вина, возлиянье они совершили

Просто водой и затем на огне стали жарить утробу,

После, как бедра сожгли и отведали сладкой утробы,

[365]   Прочее всё, разрубив на куски, над огнём стали жарить.

 

Веки смыкавший мои сладкий сон улетел в это время.

Я поспешил к кораблю быстроходному, к берегу моря.

Ближе лишь я подошёл к кораблю, что с концов дуговидный,

Тут же почувствовал я мяса жареного сладкий запах.

[370]   Вырвался стон у меня. Закричал я богам олимпийским:

 

«О, Зевс, отец наш! И вы все блаженные, вечные боги!

Для многих бед вы меня так безжалостно в сон погрузили!

Горе мне! Спутники там совершили безумное дело!»

 

В тот же час весть получил от Лампетии длинноодеждной

[375]   Гелиос Гиперион об убийстве быков его славных.

Тут же к бессмертным богам с гневом в сердце он так обратился:

 

«О, Зевс, отец наш! И вы все, блаженные, вечные боги!

Вы накажите людей Одиссея, Лаэртова сына!

Дерзко убили быков у меня они дивных, которых

[380]   Я так любил и на них, восходя к небесам, любовался,

Или, когда вновь к земле я со звёздного неба спускался.

Если же им за быков соответственной кары не будет,

В царство Аида тогда я сойду, чтоб светить для умерших!»

 

Гневному богу в ответ так сказал грозный Зевс тучегонец:

 

[385]   «Гелиос, лучше свети для бессмертных богов всеблаженных,

Также для смертных людей освещай плодоносную землю!

Быстрый корабль их, поверь, скоро молнией пламенной вмиг я

В щепки совсем разобью посреди виннопенного моря».

 

Я же всё это узнал от прекраснокудрявой Калипсо;

[390]   Ей всё посланник Гермес рассказал то, что сам он услышал.

 

Только на берег морской я пришёл, к кораблю возвратившись,

Спутников вместе собрал и на каждого брань обратил я.

Всё же поправить беду не могли мы: быки уж убиты.

Знаменье следом за тем боги нам в подтверждение дали:

[395]   Ожили шкуры быков, поползли, замычало всё мясо,

То, что на вертелах, и то, что было готово и снято.

 

После, однако, шесть дней мои верные спутники всё же

Резали лучших быков бога Гелиоса, чтобы съесть их.

 

Но лишь седьмой день послал Зевс Кронион могучий, так сразу

[400]   Ветер шуметь перестал, и утихла свирепая буря.

Быстро взойдя на корабль, мы пустились в широкое море,

Мачту подняв, и на ней, как крыло, распахнув белый парус.

 

Но, когда остров исчез позади, и, куда ни посмотришь,  

Не было видно земли никакой, только небо да море,

[405]   Чёрную тучу простёр тут Кронион тяжёлую, прямо

Над пустотрюмным моим кораблём; море вмиг потемнело.

Краток был путь корабля. От заката примчался свирепый

С воем ужасным Зефир, вновь создал он великую бурю.

Ветер канаты порвал, что держали высокую мачту:

[410]   С треском большим на корму тут же рухнула мачта, пробила

Палубу, все снасти в трюм провалились; концом же с размаху

Голову кормчему враз разнесла она, череп бедняге

Весь раздробив; кормчий тут от удара, совсем как ныряльщик,

В воду с кормы улетел, и от тела душа отлетела.

[415]   Молнией Зевс вдруг блеснул и, бушуя, метнул её в судно.

Тут закружился в волнах наш пронзённый корабль, и запахло

Серной и дымом. И вмиг все попадали спутники в море.

Словно воро́ны, они возле чёрного судна носились

И исчезали в волнах: бог лишил их возврата в отчизну.

 

[420]   На корабле лишь один я метался, покуда обшивку

Всю не сорвало водой, голый киль лишь носило волнами.

Мачта за килем плыла, волоча и канат корабельный,

Крепкий, из кожи вола. Я за этот канат уцепился.

Быстро и мачту, и киль я связал крепко этим канатом;

[425]   Сверху сел сам. По волнам понесло меня гибельным ветром.

 

Стих вдруг Зефир, что вокруг страшной бурей свирепой носился.

Тут быстрый Нот прилетел. Он сильнее встревожил мне душу:

Как бы обратно меня не унёс он к ужасной Харибде.

Целую ночь по волнам я носился. Но, – солнце взошло лишь, –

[430]   Скиллы увидел скалу впереди я опять, и Харибды,

Что поглощала как раз в это время солёную воду.

Прыгнул я тут, что есть сил, за смоковницы ствол ухватился,

Росшей над кручей; повис как летучая мышь, и не мог я

Ни упереться ногой, ни подняться повыше, где ветви.

[435]   Дерева корни внизу глубоко, ветви – очень высо́ко,

Пышные, тенью они осеняли Харибду густою.

Так неподвижно висел там и ждал я, когда волны снова

Мачту и киль изрыгнут; жаждал я видеть их возвращенье.

Но лишь в то время, когда из собранья уходит на ужин

[440]   Бодрый судья, разобрав много дел, кончив день плодотворно, –

Лишь в это время из вод брусья вновь показала Харибда.

Ринулся вниз я тогда с высоты, руки, ноги раскинув;

Возле обломков упал, уносимых кипящей волною;

Быстро я их оседлал, а руками, как вёслами, правил.

[445]   Скилле ж бессмертных отец не позволил меня заприметить

В море кипящем, а то неизбежно бы там и погиб я.

 

Девять дней гнало меня по волнам; на десятый же ночью

Боги меня принесли на Огигию, к дому Калипсо,

Властной богини с весьма нежным голосом, с дивной причёской.

[450]   Принят радушно я был, окружён был заботой… Но, впрочем,

Что мне об этом опять говорить вам: вчера рассказал я

Всё и тебе, и жене твоей славной; не очень приятно

Вновь пересказывать те из историй, что вам уж известны».