В хижине встал Одиссей рано, вместе со славным Эвмеем.

Встав, разложили огонь, стали раннюю пищу готовить.

Всех свинопасов других отослали со стадом на выпас.

 

Лишь подходил Телемах, псы рванулись к нему, но без лая,

[5]     Ластясь, хвостами крутя. Видел то Одиссей богоравный,

Слышал он звуки шагов, ко двору приближавшихся быстро.

Тотчас Эвмею тогда отослал он крылатое слово:

 

«Слышишь, Эвмей? К нам идут! Из друзей твоих, видимо, кто-то,

Или знакомый какой: псы без лая к нему побежали,

[10]    Только хвостами крутя. Я шаги его быстрые слышу…»

 

Кончить ещё не успел речь свою он, как сын его милый

Вот уж взошёл на крыльцо. Свинопас тут вскочил изумлённый,

Выронив на пол из рук два сосуда, в которых мешал он

Воду с пурпурным вином. Поспешил господину навстречу,

[15]    Голову стал целовать, глаза ясные, милые руки,

Нежно к обеим прильнув, поливая обильно слезами.

Так же ласкает отец, нежно любящий, милого сына,

Что на десятый лишь год в дом вернулся родной издалёка, –

Милый, единственный сын, долгожданный и поздно рождённый.

[20]    Так Телемаха тогда обнимал свинопас благородный,

Крепко его целовал, как едва избежавшего смерти.

Слёз не тая, тут ему так сказал он крылатое слово:

 

«Ты ли пришёл, Телемах?! Сладкий свет мой! А я уж не чаял

Снова увидеть тебя, как на судне ты в Пилос вдруг отбыл.

[25]    Ну же, войди поскорей, милый сын мой! Дай мне наглядеться!

Сердце порадовать дай! Наконец-то домой ты вернулся!

В поле ты к нам, пастухам, ведь не часто заглядывал раньше:

Больше всё в городе жил. Неужели тебе не противно

Наглое общество тех женихов, их пиры в твоём доме?!»

 

[30]    Тут же на это в ответ так сказал Телемах благоумный:

 

«Прав ты, отец! Но сюда я пришёл для тебя одного лишь,

Чтобы проведать тебя, чтобы новости ты рассказал мне.

Мать моя дома ещё? Или браком уже сочеталась

С кем-нибудь из женихов, и постель Одиссея пустая

[35]    В спальне забытой стоит, паутиной и пылью покрыта?»

 

Так тут ответил ему свинопас, пастухов предводитель:

 

«Твёрже, чем прежде она верность чтит; но сильнее страдает

Сердцем ещё по тебе, ждёт с тоской, когда к ней ты вернёшься,

Долгие ночи и дни всё проводит в слезах и печали».

 

[40]    Так говоря, он копьё у него медноострое принял.

В дом тут вошёл Телемах, перейдя через камень порога.

 

С места поспешно вскочил тут отец Одиссей перед сыном.

Жестом его удержал Телемах и сказал ему громко:

 

«Странник, сиди, не трудись! Мне найдётся другое местечко

[45]    В нашем жилище, и вот человек, что его мне укажет».

 

Так он сказал. Одиссей сел на место своё. Свинопас же

Прутьев зелёных принёс, положил и покрыл их овчиной.

Там и уселся затем милый сын Одиссея. Эвмей тут

С жареным мясом поднос деревянный принёс и поставил,

[50]    Перед гостями: ещё с прошлой трапезы мясо осталось.

Также корзину принёс, всю наполнив её пышным хлебом,

Кубки наполнил затем разведённым вином медосладким.

Сам сел напротив затем, с Одиссеем божественным рядом.

К пище готовой тогда дружно руки они устремили.

[55]    После того как едой и питьём голод свой утолили,

Богоподобного так Телемах тут спросил свинопаса:

 

«Кто этот гость твой, отец? По причине какой мореходы

К нам на Итаку его привезли? Сами кто они были?

Я полагаю, что он не пешком ведь пришёл через море».

 

[60]    Так ты, Эвмей свинопас, Телемаху на это ответил:

 

«Все откровенно тебе я скажу, чтобы истину знал ты.

Мне говорил он, что горд своим родом с просторного Крита.

Многих людей города посетил он, скитаясь по свету.

Видно, судьбы полотно ему выткали боги такое.

[65]    А накануне бежал с корабля он феспротов, и после

Прибыл в жилище моё. Вот, тебе я его поручаю.

Делай, что хочешь. А он о защите лишь молит смиренно».

 

Тут же на это в ответ так сказал Телемах благоумный:

 

«Добрый Эвмей, ты своим словом сердце мне сильно встревожил!

[70]    Как же могу я в свой дом принять странника нынче, как должно?

Молод ещё я пока, и на руки свои не надеюсь,

Чтобы его защитить, если кто-то вдруг гостя обидит.

Мать же колеблется всё, и не знает, что сердцем ей выбрать:

Жить ли и дальше со мной, содержать дом в порядке, как прежде,

[75]    Ложе супруга храня и людскую молву уважая,

Или уже, наконец, предпочесть ей того из ахейцев,

Кто больше знатен, и кто ей богаче приносит подарки.

А чужеземцу я дам, раз уж гость он теперь в твоём доме,

Плащ и прекрасный хитон, подарю и сандалии тоже,

[80]    Чтобы он ноги обул; также меч он получит двуострый;

После отправлю туда, куда сердцем своим он стремиться.

Ну а пока пусть живёт у тебя, ты о нём позаботься.

Платье ж сюда я пришлю, и различной еды вам в достатке,

Чтобы не делать тебе и друзьям твоим лишних убытков.

[85]    В город идти к женихам гостю я б ни за что не позволил:

Очень уж буйны они и в бесчинстве не знают предела;

Могут обидеть его. Для меня это было б прискорбно,

Так как я их укротить не смогу: ведь один против многих

И самый сильный – ничто, он бессилен. А их очень много».

 

[90]    Так тут сказал Одиссей многославный и многострадальный:

 

«О, друг мой, должно и мне своё мнение высказать тоже.

Больно в груди у меня разрывается милое сердцем,

Слыша, как много вам бед принесли женихи, много горя,

Твой отчий дом захватив, не считаясь ни с родом, ни с чином!

[95]    Ты мне скажи, сам ли ты добровольно их терпишь, по воле,

Или тебя весь народ ненавидит, внушаемый богом?

Может, ты братьев винишь, на отвагу и помощь которых

Всякий надежду б имел даже в битве ужасной, смертельной?

Если б я так же, как ты, молод был, мне б хватило отваги…

[100]   Если бы сыном я был Одиссея отважного, или

Был бы самим им (ещё есть надежда, что он вдруг вернётся!) –

Голову с плеч мне срубить я позволил бы всякому, если б

Сам я для всех женихов не явился бы горем смертельным,

В дом Одиссея войдя, знаменитого сына Лаэрта!

[105]   Пусть бы я даже погиб, пусть числом бы они одолели,

Все же уж лучше лежать мне убитому в собственном доме,

Чем ежедневно терпеть оскорбленья и видеть бесчинства:

Как обижают гостей в моём доме; рабынь принуждают

В светлых покоях моих, оскорбляя их гнусным позором;

[110]   Как поглощают мой хлеб и вино, и другие запасы,

И не платя ни за что, и не думая зло своё кончить!»

 

Тут же на это в ответ так сказал Телемах благоумный:

 

«Всё расскажу тебе, гость, откровенно, чтоб истину знал ты.

Не ненавидит меня наш народ и вражды не питает.

[115]   Также и братьев винить не могу, на опору которых

Всякий надежду б имел даже в битве ужасной, смертельной.

Но одноразовым род весь наш сделал владыка Кронион:

Сына Лаэрта имел одного прародитель Аркесий,

А у Лаэрта один Одиссей только сын. Одиссей же,

[120]   Только меня породив, дом покинул, оставив младенца.

Может, поэтому дом мой наполнен врагами без счёта.

Сколько здесь на островах знатных есть женихов, и богатых,

С Дулихия, с Зама, ещё и с Закинфа, покрытого лесом,

Также с Итаки родной каменистой, кто властен и знатен, –

[125]   В брак принуждают вступить мать мою, и наш дом богатство.

Мать же не хочет вступать в ненавистный ей брак, но не может

И притязания их прекратить. А они разоряют

Наше добро на пирах! И меня так вконец уничтожат.

Всё же, что будет, – лежит у богов лишь одних на коленях.

[130]   Ты же, отец, поскорей к Пенелопе разумной отправься

С вестью, что с Пилоса я невредим назад возвратился.

Здесь я тебя подожду. Ты же к нам возвратись поскорее.

Но, только ей расскажи, чтоб другие ахейцы не знали,

То, что я дома уже: угрожают мне многие смертью».

 

[135]   Так ты, Евмей свинопас, Телемаху на это ответил:

 

«Всё понимаю, я сам это думал. Исполню, как надо.

Ты же мне вот что скажи откровенно, чтоб истину знал я:

Хочешь ли ты, чтобы я с этой вестью пришёл и к Лаэрту?

Бедный, несчастный старик! Очень сильно скорбел он о сыне.

[140]   Всё ж за работой следил на полях, а, почувствовав голод,

Вместе со слугами ел он и пил за столом в своём доме.

Но с той поры, как в своём корабле ты отправился в Пилос,

Он, говорят, уж не ест и не пьёт, как бывало то прежде,

В поле не ходит совсем. Только, тяжко вздыхая и плача,

[145]   Дома печальный сидит. Весь иссох, только кожа да кости».

 

Так свинопасу в ответ говорил Телемах благоумный:

 

«Очень прискорбно! Но всё ж, как ни горько, ему ты не скажешь.

Если бы делалось всё по желанию смертных, то я бы

Сразу б тогда пожелал, чтоб отец мой вернулся сегодня.

[150]   Матери весть передав, возвращайся немедля! Не думай

Сам ты к Лаэрту идти! Скажешь матери, пусть она тотчас

Ключницу тайно пошлёт к нему в поле, никто чтоб не видел.

Пусть та расскажет ему вести все, и порадует старца».

 

Это сказав, он велел свинопасу скорей отправляться.

[155]   Быстро сандалии тот подвязал и отправился в город.

То, как из дома Эвмей уходил, от Афины не скрылось.

К дому она подошла, превратившись в прекрасную деву,

Стройную станом, во всех рукодельях искусную женских.

Остановившись в дверях, одному Одиссею явилась,

[160]   А Телемаху себя не явила, её он не видел.

Вовсе не всем из людей так открыто являются боги.

Видеть мог лишь Одиссей, да собаки, – не смея залаять,

С визгом они со двора, испугавшись, скорей убежали.

Бровью она лишь едва повела, – Одиссей, догадавшись,

[165]   Вышел из дома за ней. За большою дворовой оградой

Встал перед нею. К нему обратившись, сказала Афина:

 

«Богорождённый герой Лаэртид, Одиссей многоумный,

Можешь теперь всё сказать сыну ты, ничего не скрывая.

И обсудить, как же вам женихам вместе гибель устроить,

[170]   В город идите затем знаменитый. Я следом за вами

Вскоре приду: я сама вместе с вами желаю сражаться!»

 

Кончив, Афина его золотым своим жезлом коснулась.

Тотчас же чистый хитон, новый плащ его плечи покрыли;

Сам выше ростом он стал, крепче станом, моложе годами,

[175]   И красивее лицом, загорелей, полнее щеками.

Волос стал чёрный густой, бородой подбородок покрылся.

Снова ему возвратив его образ, богиня исчезла.

В хижину к сыну пришёл Одиссей. Телемах, изумившись,

Взгляд свой отвёл: думал он, что увидел бессмертного бога.

[180]   В страхе он громко к отцу обратился с крылатою речью:

 

«Странник, ты в виде ином мне явился теперь, не как прежде!

Платье не то на тебе, и совсем изменился твой образ.

Знать, ты один из богов, обладающих небом бескрайним.

Милостив будь, и тебе принесём мы приятные жертвы

[185]   И золотые дары преискусные. Только помилуй».

 

Так тут сказал Одиссей многославный и многострадальный:

 

«Нет, я не бог. Зря меня ты бессмертным богам уподобил.

Я твой отец. За меня тяжких стонов имел ты немало,

Много обид претерпел, наглецам уступая невольно».

 

[190]   Сына он стал целовать. И на землю со щёк покатились

Горькие слёзы его, – удержать их старался напрасно.

 

Но, что отец пред ним, Телемах всё равно не поверил.

Снова к отцу своему обратился он с речью крылатой:

 

«Нет, нет, ты не Одиссей, не отец! Ты какой-нибудь демон,

[195]   Околдовавший меня, чтоб потом ещё горше мне плакать.

Смертный муж вряд ли бы смог над собою такое проделать

Только по воле совей. Это может лишь бог, он, явившись,

Может предстать стариком или юношей, как пожелает.

Только что тут ты сидел стариком в неопрятных лохмотьях,

[200]   Вдруг ты подобен богам, беспредельного неба владыкам!»

 

Так он сказал, и ему отвечал Одиссей многоумный:

 

«О, Телемах! Твой отец в дом вернулся! Не нужно чураться

И удивляться тому, что увидел сегодня ты чудо.

Кроме меня, никакой уж другой Одиссей не прибудет.

[205]   Я – он и есть! Претерпел много горя я в странствиях долгих,

И через двадцать уж лет возвращаюсь я в отчую землю.

А превращенье моё – то Афины-добытчицы дело.

Всё – по желанью её. Для неё невозможного нету.

В старца сначала меня превратила, потом – в молодого

[210]   Крепкого мужа, покрыв меня новой красивой одеждой.

Очень легко ведь богам, беспредельного неба владыкам,

Смертному облик придать как прекрасный, так и безобразный».

 

Это сказал он и сел. Телемах, обливаясь слезами,

Стал обнимать тут отца благородного с трепетом в сердце.

[215]   Тут у обоих в сердцах разгорелось желание плакать.

Громко рыдали они, даже громче, чем хищная птица,

Коршун или же орёл кривокогтый, из гнёзд у которых

Взяли крестьяне птенцов, не успевших ещё опериться.

Так же стонали они, громко плача и слёзы роняя.

[220]   И до захода бы так светоносного солнца рыдали,

Если бы вдруг не спросил Телемах тут, к отцу обращаясь:

 

«Милый отец, расскажи, на каком корабле мореходы

К нам на Итаку тебя привезли? Сами кто они были?

Я полагаю, что ты не пешком ведь пришёл через море».

 

[225]   Так тут сказал Одиссей многославный и многострадальный:

 

«Всё тебе, сын, расскажу, ничего от тебя не скрывая.

То феакийцы меня привезли, что славны кораблями:

Всех перевозят они по домам, кто их помощи просит.

Спал я, когда в корабле мы достигли Итаки. Так, спящим,

[230]   Сняли меня с корабля. Перед тем же, как в путь собирали,

Золота, меди они дали много, богатой одежды.

С помощью божьей я всё это спрятал в глубокой пещере.

Прибыл затем я сюда по совету богини Афины,

Чтобы решить нам с тобой, как вернее врагов уничтожить.

[235]   Ты же теперь назови женихов мне и всех перечисли,

Чтобы я знал, кто они, каковы, и насколько из много.

Сердцем отважным своим уж тогда я смогу всё обдумать.

Сможем ли мы их вдвоём победить, лишь с тобой, или нужно

В помощь кого-то позвать, чтобы всех одолеть непременно?»

 

[240]   Так он сказал. Телемах рассудительный тут же ответил:

 

«О, мой отец, о тебе всюду ходит великая слава!

Как ты руками могуч на войне, и как мудр ты в советах.

Но слишком многого ты захотел! Изумлён я! Как можно

Против толпы женихов многосильных вдвоём нам сражаться?!

[245]   Должен ты знать, что ведь их не десяток, не два, – много больше!

Лучше сейчас же я всех, если хочешь, тебе перечислю.

К нам пятьдесят два из них лишь с Дулихия прибыли морем,

Знатных родов сыновья, да ещё шесть прислужников с ними.

Двадцать четыре ещё знатных сына лесистого Зама.

[250]   Двадцать ещё сыновей здесь ахейских, прибывших с Закинфа.

Да из Итаки самой есть двенадцать, – знатнейшие родом;

С ними и вестник Медонт, и певец наш божественный с ними,

Также и двое рабов, что в делении мяса искусны.

Если, явившись домой, против этой толпы в бой мы вступим,

[255]   Страшно они отомстят, горьким станет твоё возвращенье.

Лучше подумай теперь, не найдём ли кого-нибудь в помощь,

Может, защитники есть, чтобы нам помогли благосклонно?»

 

Так отвечал Одиссей многославный и многострадальный:

 

«Вот что тебе я скажу, – и запомни ты то, что услышишь!

[260]   Если сам Зевс, наш отец, и богиня Афина – нам в помощь,

Нужно ли новых искать нам помощников? Сам рассуди ты.

 

Так он сказал. Телемах рассудительный тут же ответил:

 

«О, это правда! Назвал ты мне лучших помощников наших!

Только они высоко над землёй, в облаках обитают.

[265]   Но оба силой своей страшны смертным, и даже бессмертным».

 

Так отвечал Одиссей многославный и многострадальный:

 

«Оба не долго они будут ждать вдалеке от сраженья,

В час, когда в доме моём я расчёт поведу с женихами,

Тяжбу Ареса начав, по счетам смертоносным взымая.

[270]   Завтра, покажется лишь чуть заря, отправляйся ты в город,

В дом наш, – и там средь толпы женихов многобуйных останься.

Позже и сам я приду вместе со свинопасом Эвмеем,

Нищего образ приняв старика, в старом рубище грязном.

Если вдруг станут они оскорблять меня в собственном доме,

[275]   В сердце свой гнев удержи, хоть и будет жестокой обида.

Даже пусть за ноги я буду вытащен ими за двери,

Или швырнут в меня чем и ударят, – сдержись, будь спокоен.

Можешь попробовать их кротким словом унять, чтоб безумство

Те прекратили своё, пристыдить. Но послушают вряд ли.

[280]   Близок их день роковой: день их смерти стоит на пороге!

Вот что ещё я скажу, и запомни ты всё, что скажу я!

Как только вложит в меня мысль Афина мудрейшая, тут же

Знак дам тебе я, кивнув головой. Ты, лишь это заметишь,

Всё, что увидишь вокруг из оружия, всё собери ты,

[285]   И отнеси всё наверх, спрятав где-нибудь в комнате дальней.

Если ж заметят они, что оружия нет больше в зале,

Ты успокой женихов, и приветливо так отвечай им:

«Дымно здесь: дымом оно всё испорчено; стало не тем уж,

Нежели было, когда Одиссей отправлялся под Трою.

[290]   Обезобразила всё и покрыла от факелов копоть.

Но есть причина важней. Мне сам Зевс эту мысль вложил в сердце.

Если у вас во хмелю меж собой вспыхнет ссора, – так чтобы

Не осквернили резнёй сватовства вы и пышного пира.

Тянет мужчину к себе роковое железо оружий».

[295]   Нам же двоим приготовь по копью и мечу в тайном месте,

Также из кожи вола два щита отложи! Чтоб всё быстро

Взять нам, когда мы начнём нападать. Женихов околдуют,

Ум им затмив, мудрый Зевс и богиня Паллада Афина.

Вот что ещё я скажу, и запомни ты всё, что скажу я!

[300]   Если ты вправду мой сын, и от крови моей происходишь,

То пусть не знает никто, что домой Одиссей возвратился!

Даже Лаэрт, мой отец! Чтоб не знал свинопас, или слуги

В доме моём, – чтоб никто! Чтоб сама Пенелопа не знала!

Ты лишь, да я. Так с тобой настроенье рабынь мы узнаем,

[305]   Также и многих рабов. Испытав их, узнаем мы точно:

Кто из них любит тебя и меня, кто боится, а также, –

Кто нас не ценит, и кто оскорбляет тебя без боязни».

 

Так тут на это отцу отвечал Телемах многославный:

 

«О, мой отец! Ты мой дух скоро сможешь увидеть на деле!

[310]   Нет безрассудства во мне, не найдешь ты и слабости подлой!

Только вот думаю я, что всех слуг проверять бесполезно.

Сам поразмысли о том. Сколько времени нужно на будет,

Чтоб во владеньях твоих всех рабов обойти и о каждом

Нам разузнать. А пока женихи в нашем доме спокойно

[315]   Будут пиры учреждать, проедать всё, безжалостно грабить!

Женщин ты только одних испытай, чтоб тебе убедиться,

Кто из них любят тебя, и верны, ну а кто – лишь бесчестят!

Всех же мужей испытать невозможно: в полях, на работе,

Пастбища все обойти… это сделать мы можем и после,

[320]   Если действительно знак был от Зевса тебе, щитодержца».

 

Так они долго ещё меж собою вели разговоры.

 

Прибыл в Итаку меж тем крепкозданный корабль, на котором

В Пилос песчаный ходил Телемах со своею дружиной.

Тут мореходы ввели быстро в глубоководную гавань

[325]   Чёрное судно своё, и на берег его затащили.

Слуги проворные тут с корабля всё оружие сняли.

Сами ж те в Клитиев дом отнесли все дары дорогие.

Также и вестника дом Одиссея меж тем отослали,

Чтоб поспешил он скорей сообщить Пенелопе разумной,

[330]   Что Телемах с корабля сразу в поле пошёл; а корабль он

В город велел привести; чтоб за сына она не боялась

И тихих слёз не лила зря царица великая славой.

 

Вот повстречались в пути свинопас боговидный и вестник,

Оба спешили они принести госпоже своей вести.

[335]   Прибыли только они в дом царя многославного оба,

Перед рабынями тут вестник вслух объявил Пенелопе:

 

«Прибыл, царица, к тебе, возвратился возлюбленный сын твой!»

 

А свинопас подошёл к Пенелопе и тихо сказал ей

Всё, как велел рассказать Телемах, что послал его с вестью.

[340]   После того, как он всё рассказал, повеленье исполнив,

Тут же покинул он дом, поспешив назад, к полю и свиньям.

 

Весть ту узнав, женихи, помрачнели, в сердцах приуныли.

Вышли из дома они, сели возле высокой ограды,

Около крепких ворот, стали думу нелёгкую думать.

[345]   Так им сказал Евримах, сын Полиба, ко всем обратившись:

 

«О, друзья! Ведь удалось Телемаху великое дело!

Смело проделал он путь! От него мы не ждали такого.

Нужно нам лучший корабль, поскорей снарядить чернобокий,

Лучших гребцов подобрать: пусть они известят поскорее

[350]   Наших друзей, чтобы те быстро в город опять возвращались».

 

Кончить он речь не успел, как вскочил Амфином, обернувшись,

Так как увидел корабль, заходивший в глубокую гавань.

Вот уж на нём паруса убирали и брались за вёсла.

С радостным смехом тогда так сказал он товарищам грустным:

 

[355]   «Незачем больше нам весть посылать им! Они уж вернулись!

Может, им кто из богов сообщил, или видели сами

Мимо бегущий корабль, да вот только догнать не успели».

 

Так он сказал. Встали все и толпой пошли к берегу моря.

 

Чёрное судно гребцы вот уже затащили на берег.

[360]   Слуги проворные тут с корабля всё оружие сняли.

 

После пошли женихи все на площадь толпой, не позволив,

С ними в собрание сесть никому: ни юнцу и ни старцу.

Тут им сказал Антиной, сын Евпейта, ко всем обращаясь:

 

«Горе нам! Боги его от беды отвели, не иначе!

[365]   Стражей мы днём на горах, продуваемых ветром, сидели,

Друг возле друга, его карауля. С заходом же солнца

Целые ночи в своём корабле мы по морю носились

Взад и вперед, всё без сна, до божественной Эос, в надежде,

Что Телемах попадёт к нам в ловушку и смерть свою встретит.

[370]   Но незаметно его проводил, видать, демон какой-то.

Что ж, будем думать теперь, как нам здесь погубить Телемаха.

Здесь он от нас не уйдет! Но покуда он жив, – я уверен, –

Главного дела мы здесь своего завершить не сумеем!

Он возмужал и созрел, стал мудрее в делах и в совете.

[375]   Ну а народ здесь совсем благосклонности к нам не питает.

Надо всё сделать быстрей, чем на помощь он кликнет ахейцев!

Медлить, как прежде, уже он не станет, я в этом уверен.

Гнев он на нас всё хранит, может встать и сказать при народе,

Как собирались его мы убить, только вот не успели.

[380]   Нас не одобрит народ, вдруг узнав о злом сговоре тайном.

Могут за это и нам сделать зло: прочь изгнать из отчизны.

Всем нам придётся тогда отправляться в чужие народы…

Опередим же его! Схватим лучше вне города, в поле,

Или в дороге! Потом всем богатством его завладеем,

[385]   Честно его меж собой поделив. А дворцом пусть владеет

Мать его, но не одна: с тем из нас, кто ей станет супругом!

Если же кажется вам мой совет не хорош и хотите

Жизнь вы ему сохранить, чтоб владел всем богатством отца он, –

То прекратим всей толпой пировать в его доме, как прежде!

[390]   Все по домам мы своим разойдёмся, чтоб каждый отдельно

Сватался к ней и дары посылал: пусть сама выбирает,

Чей лучше дар для неё, и избранник судьбы пусть придёт к ней».

 

Так он сказал. И вокруг все притихли и молча сидели.

Перед собранием встал Амфином, чтоб сказать своё слово,

[395]   Ниса прославленный сын, повелителя Аретиада.

Родом он с Дулихия был, что пшеницей богат и лугами;

Был он главой женихов; был весьма Пенелопе приятен

Умною речью своей: был он полон полезных советов.

С мыслью разумной своей он ко всем и сейчас обратился:

 

[400]   «О, нет, друзья, не хочу я его убивать добровольно!

Царского рода людей убивать – это страшное дело!

Лучше сначала спросить у богов, и узнать нам их волю.

Если одобрит сам Зевс, и сочтёт то весьма справедливым,

Первым его я убью, и заставлю участвовать всех вас!

[405]   Если же боги нас в том не одобрят, – и вы воздержитесь!»

 

Так им сказал Амфином. Всем по сердцу пришлось его слово.

Встали тогда они все и направились в дом Одиссея.

В дом придя, дружно они гладких креслах затем разместились.

 

Новая мысль тут пришла в рассудительный ум Пенелопы:

[410]   Выйти самой в зал пиров к женихам многобуйным и наглым,

Так как уж знала она об их заговоре против сына, –

Вестник Медонт обо всём ей сказал, их решенье подслушав.

Взяв тут служанок с собой, в зал пиров она двинулась с ними.

Вышла она к женихам пировавшим, – богиня средь женщин!

[415]   Встав у колонны одной, той, что верхний этаж подпирала,

Щеки прикрыла она головною накидкой блестящей,

И, к Антиною затем обратившись, с укором сказала:

 

«Ах, Антиной, ты – наглец, лжец коварный! Хотя здесь, в народе

Славной Итаки твердят, что ты сверстников всех превосходишь

[420]   Речью своей и умом, – но на деле совсем не таков ты!

Нет! Ты – безумец! Ты смерть моему Телемаху готовишь!

Ты о молящих забыл, о несчастных, – сам Зевс им защитник!

Это безбожно – лишь зло замышлять друг для друга взаимно!

Видно, забыл, как отец твой в наш дом прибежал, испугавшись

[425]   Мести народа, чей гнев был безмерен за то, что примкнул он

К банде тафийцев, и жил с ними лишь грабежом да разбоем, –

Грабил феспротов, а те нам союзники добрые были!

Люди хотели предать его смерти и вырвать вон сердце;

Съесть все стада, что имел, всё богатство предать разоренью!

[430]   Лишь Одиссей удержал, заступился, народ успокоил.

Ты же теперь его дом разоряешь, жену хочешь в жёны,

Сыну убийством грозишь, чтобы скорбь моя стала безмерной!

Я призываю: смирись! И другим прикажи сделать то же!»

 

Так ей тогда Евримах, сын Полиба, на это ответил:

 

[435]   «Старца Икария дочь, рассудительная Пенелопа!

О, ты не бойся! И пусть это мыслей твоих не тревожит.

Не было, нет среди нас никого, и не будет, кто смел бы

Сына убить твоего, Телемаха, своими руками.

Жив я пока и глаза мои смотрят, такого не будет!

[440]   Вот что ещё я скажу, и, поверь, то исполнено будет:

Чёрная кровь по копью моему потечёт у убийцы!

Помню, меня Одиссей, городов разрушитель, не редко

Здесь, на колени к себе усадив, мяса в руки давал мне

Лучший кусок и вина предлагал тёмно-красного выпить.

[445]   Вот почему Телемах для меня всех любимей на свете.

Так что он нас, женихов, он не должен бояться убийства.

Ну а от бога, увы, смерти ведь всё равно не избегнуть».

 

Так, утешая, сказал. Сам же гибель ему замышлял он.

Тут Пенелопа к себе поднялась, в свой покой злато-яркий,

[450]   Плакала там о своём Одиссее, любимом супруге,

Веки пока сладким сном не сомкнула ей крепко Афина.

 

Вечером вновь свинопас к Одиссею и сыну вернулся.

Ужин готовили те из свиньи годовалой, что в стаде

Выбрали вместе они. Только прежде богиня Афина,

[455]   Тайно опять подойдя к Одиссею, Лаэртову сыну,

Жезлом коснулась его, превратив снова в дряхлого старца,

Рубищем жалким одев, чтоб не мог свинопас благородный

В нём Одиссея узнать, чтобы он к Пенелопе разумной

С вестью вдруг не побежал, скрыть не в силах в душе эту тайну.

 

[460]   Лишь он вошёл, Телемах тут с вопросом к нему обратился:

 

«Прибыл уж, дивный Эвмей!? Расскажи нам столичные вести!

Храбрые в город уже женихи из засады вернулись?

Или сидят там ещё и меня на пути поджидают?»

 

Так ты, Эвмей свинопас, отвечая, сказал Телемаху:

 

[465]   «Спрашивать о женихах даже в мыслях своих я не думал,

Город когда проходил. Думал только о том, чтоб быстрее

Выполнить то, что ты мне поручил, и скорей возвратиться.

Но, когда шёл я туда, встретил вестника от мореходов,

Вместе ходивших с тобой, – первым весть он принёс Пенелопе.

[470]   Вот что ещё я скажу (видел это своими глазами):

Город оставил уже я внизу, по холму шёл Гермеса,

Как вдруг увидел: корабль быстролётный в глубокую гавань

Нашу, спеша, заходил.  В корабле было ратников много:

Ярко блестели щиты и двуострые медные копья.

[475]   Думаю, это они. Только точно сказать не могу я».

 

Так он сказал. Телемах отвернулся, отцу незаметно

Он улыбнулся тогда, чтобы то свинопас не увидел.

 

Кончив работу, они сели вместе за ужин обильный,

Не был никто обделён, ужин каждому радовал душу.

[480]   После того, как едой и питьём голод все утолили,

Каждый подумал о сне и дарами его насладился.