Местный тут нищий пришёл. Был известен он всем на Итаке

Жадным желудком своим. Подаянием жил он, скитаясь.

Но, хоть и славен он был и обжорством, и пьянством безмерным,

Также и ростом большим, всё же силы совсем нее имел он.

[5]     Звали Арнеем его, мать дала ему имя такое,

Лишь он родился на свет. Только в городе юноши всюду

Иром прозвали его, так как вести для всех разносил он.

 

Стал Одиссея он гнать из его же прекрасного дома.

Так обращался к нему он с ругательным словом крылатым:

 

[10]    «Прочь от дверей, старикан! Или за ноги выброшен будешь!

Разве не видишь, что все мне подмигивают, поощряя

Выволочить тебя вон!? Мне ж позорить тебя не охота.

Вон убирайся живей, пока дело не кончилось дракой!»

 

Мрачно взглянув на него, Одиссей многоумный ответил:

 

[15]    «Бешеный, я ничего не сказал и не сделал плохого!

Пусть тебе больше дадут, я завидовать даже не буду.

Можем сидеть и вдвоём мы на этом широком пороге.

Спорить друг с другом зачем? Ты ведь тоже бездомный скиталец,

Так же, как я. Нищи мы. Боги нам не послали богатства.

[20]    Так что ты воли рукам не давай! И не зли меня лучше!

Я, хоть и стар, но тебе грудь и губы я кровью измажу!

Завтра тогда будет мне и просторнее здесь и спокойней,

Так как, ручаюсь тебе, что потом уже ты не захочешь

Снова прийти в светлый дом Лаэртида, царя Одиссея!»

 

[25]    Злобно ответил ему, рассердившись, тогда Ир, бродяга:

 

«О, горе! Что наболтал этот дряхлый и грязный обжора!

Бабки у печки всегда так бранятся! Тебя раздавлю я,

Лишь в ход пушу кулаки! Зубы сразу все выбью на землю,

Как выбивают свинье, пожирающей всходы на поле!

[30]    Ну, подпояшься на бой! Пусть здесь все нашу битву увидят.

И поглядим, как побьёшь ты того, кто сильней и моложе!»

 

Так у высоких дверей на широком и гладком пороге

Ссора возникла у них, оба страшно бранили друг друга.

Первой заметила то Антиноева сила святая.

[35]    Громко смеясь, Антиной так сказал, к женихам обращаясь:

 

«О, поглядите, друзья! Прежде здесь не случалось такого!

Видно сам бог ниспослал нам весёлую эту забаву!

Старый бродяга и Ир меж собою затеяли ссору.

Дело уж к драке идёт. Стравим их, чтоб скорее подрались».

 

[40]    Так он сказал. Женихи, засмеявшись, все с мест повскочили,

И обступили толпой двух соперников нищих и грязных.

 

Так обратился тогда к женихам Антиной, сын Евпейта:

 

«Слушайте, что я скажу, женихи, храбрецы удалые!

Козьи желудки лежат на углях, те, что сами на ужин

[45]    Мы отложили, все те, что наполнены жиром и кровью…

Ну так, пусть тот из бойцов, кто окажется в битве сильнейшим,

Тот и желудок возьмёт, как награду, какой пожелает!

Также мы будем его приглашать ежедневно к обеду!

Всем же другим нищим впредь запретим здесь просить подаянье!»

 

[50]    Так предложил Антиной, и одобрили все его слово.

 

Хитрость задумав, тогда им сказал Одиссей многоумный:

 

«О, друзья! В бой с молодым выходить старику очень трудно,

Слабому, горькой нуждой изнурённому. Но злой желудок

Мне состязаться велит, и терпеть заставляет побои.

[55]    Только тогда уж вы все поклянитесь великою клятвой,

Что ради Ира никто не толкнёт меня и не ударит,

Чтобы соперник легко одержать надо мною победу».

 

Так он сказал. Все вокруг стали клясться, что просьбу исполнят.

После того, как вокруг совершили все нужную клятву,

[60]    Слово сказала своё Телемаха священная сила:

 

«Гость мой! Уж если тебя побуждает отважное сердце

В битву вступить, то других никого из ахейцев не бойся!

Тот, кто ударит тебя, тот со многими будет сражаться.

Я тут хозяин, и мне, я надеюсь, окажут поддержку

[65]    Здесь два разумных царя средь мужей – Антиной с Евримахом».

 

Так он сказал. Все вокруг согласились. Тогда сын Лаэрта

Рубище снял; лишь прикрыл, опоясав, постыдное место.

Крепкие бёдра его обнажились, широкие плечи,

Мощные руки и грудь; выше стал. То свершила Афина,

[70]    Тайно к нему подойдя. Снова сильным стал пастырь народа.

Все женихи на него с удивлением сильным смотрели.

Так не один говорил, к своему обратившись соседу:

 

«Скоро Ир будет не Ир! Сам беду он накликал нахальством!

Мощные мышцы старик показал, своё рубище сбросив!»

 

[75]    Так говорили они. Сердце Ира от трусости сжалось.

Всё же насильно его притащили рабы, опоясав.

Трясся от страха он весь, и едва на ногах он держался.

Имя его тут назвал Антиной и бранить его начал:

 

«Лучше тебе, хвастуну, умереть! Лучше б ты не родился!

[80]    Если теперь так дрожишь, так бесстыдно боишься ты биться

С этим бродягой, ведь он лишь старик, что измучен нуждою!

Вот что ещё я скажу, и, поверь: как скажу, так и будет!

Если вдруг он победит и окажется в битве сильнейшим, –

Я тебя на материк в чёрном судне отправлю немедля

[85]    К злому Эхету царю, что так любит губить всех людишек.

Он тебе уши и нос отсечёт беспощадною медью,

Вырвет твой срам, и сырым бросит всё на съеденье собакам!»

 

Так он сказал. Лишь сильней задрожали у Ира все члены.

Силой он вытащен был. Вот бойцы свои руки подняли.

 

[90]    Стал тут решать Одиссей многославный и многострадальный:

Сильно ударить его, чтоб убить тут и дух вон исторгнуть?

Или ударить легко, чтобы он только на пол свалился?

Так, всё обдумав, решил, что не сильный удар будет лучше,

Чтобы ахейцы его не узнали случайно по силе.

[95]    Стали сходиться бойцы. Ир в плечо Одиссея ударил.

А Одиссей же его стукнул в челюсть под ухо так сильно,

Что раздробил ему кость. Тот захаркал тут кровью багряной,

В пыль повалился, завыв, завертелся, зажав свои зубы,

Пятками пол колотил… Женихи помирали со смеха,

[100]   Руки подняв, хохоча. Одиссей схватил за ногу Ира

И за порог поволок, через двери во двор, через портик

Прямо к воротам тащил. За воротами возле ограды

И посадил, прислонив. Палку в руку вложил, словно скипетр.

А напоследок сказал он ему окрылённое слово:

 

[105]   «Здесь вот теперь посиди, от собак и свиней защищаясь!

И не мечтай больше стать ты начальником странников нищих,

Если сам слаб и труслив! А то будет беда и похуже».

 

Так он сказал, и суму свою тут же набросил на плечи,

Ветхую, рваную всю, и с ремнём из обычной верёвки.

[110]   После вернулся и сел на порог свой. Со смехом весёлым

Гости вошли вслед за ним, и, его поздравляя, сказали:

 

«Гость, да пошлёт тебе Зевс и другие бессмертные боги,

Всё, чего хочешь ты сам, и чего ты желаешь сильнее!

К нам перестанет ходить, наконец, этот наглый обжора!

[115]   Мы его на материк в корабле очень скоро отправим

К злому Эхету царю, что так любит губить всех людишек».

 

Так говорили. Был рад Одиссей славный их пожеланьям.

Тут Антиной снял с углей для него наибольший желудок,

С жиром и кровью густой. Амфином же достал из корзины

[120]   Сразу два хлеба и дал ему в руки; затем вина полный

В кубок налил золотой и, приветствуя, так говорил он:

 

«Радости в жизни тебе, о, отец чужеземец! Пусть завтра

Счастье настигнет тебя! Ведь довольно уже пострадал ты!»

 

Так тут на это ему отвечал Одиссей многомудрый:

 

[125]   «О, Амфином, вижу я, что умом ты довольно разумен!

Как и отец твой. О нём только добрые слухи я слышал.

Слышал, что славен, богат мудрый Нис дулихийский, отец твой.

Ты ведь и есть его сын, говорят. Как и он, ты разумен.

И потому я тебе скажу слово, а ты поразмысли:

[130]   Лишь человек на земле наиболее жалкий из тварей

Всех, что живут и кричат, дышат, ползают, ходят, летают!

Лишь человека беда, что грядёт впереди, не заботит,

Если ещё на ногах он стоит, и дают боги счастье.

Но если горе ему посылают блаженные боги,

[135]   Он хоть и терпит его по неволе, в душе – негодует.

Так уж устроены мы, человек часто мысли меняет.

Что в этот день вложит в ум нам отец и бессмертных, и смертных?

Некогда был средь мужей и я славен богатством и счастьем!

Много бесчинствовал я, полагаясь на власть и на силу,

[140]   И на отца своего, и на братьев своих полагаясь…

Нет, ни один человек на земле жить бесчестьем не должен!

Молча должны мы дары от богов принимать, и смиренно!

Вижу я, что женихи здесь бесчинства творят самовластно,

Губят богатство царя и супругу его обижают.

[145]   Только поверь, этот муж разлучённым с семьей и отчизной

Будет не долго теперь. Он уж близко! И пусть тебя бог твой

Скоро в твой дом уведёт, чтобы с ним избежать страшной встречи,

В час, когда он в отчий дом возвратится из странствий далёких.

Ведь не решится теперь здесь без кровопролития дело,

[150]   Не разойдётся он так с женихами, когда в дом вернётся».

 

Так он сказал. И, возлив, он вина медосладкого выпил.

Кубок обратно отдал он толпы предводителю в руки.

Тот с грустным сердцем пошёл через зал с головою поникшей,

Смутно почуяв в душе, что грядёт неизбежная гибель,

[155]   Но не ушёл от судьбы: здесь его оковала Афина,

Гибель назначив ему от копья и руки Телемаха.

Он возвратился и вновь сел на кресло, с какого поднялся.

 

Мысль тут богиня дала, светлоокая дева Афина,

Для Пенелопы одной, для Икария дочери мудрой:

[160]   Выйти теперь к женихам, чтоб сильней возбудить их желанье,

И чтобы больше ещё заслужить уваженья, чем прежде,

Перед супругом своим достославным и сыном любимым.

Тут для притворства она засмеялась, и так говорила:

 

«О, Евринома, меня, – что со мной никогда не бывало, –  

[165]   Сердце зовёт: женихам ненавистным теперь показаться;

Сыну чтоб слово сказать, то, что будет ему лишь на пользу:

Чтоб с многобуйными он женихами совсем не общался!

Лишь на словах хороши все они, а в умах – злые мысли».

 

Ей Евринома в ответ, её ключница, так говорила:

 

[170]   «Всё, что сказала сейчас ты, дитя моё, всё справедливо.

Выйди, и сыну скажи без утайки про всё, что хотела.

Но прежде вымой лицо и натри свои щёки елеем!

Не хорошо выйти так: на лице со слезами печали.

Плохо всегда горевать: красоту это губит и сердце!

[175]   Вырос твой сын и созрел. Ты об этом в молитвах просила,

Видеть мечтая его возмужалым и зрелым мужчиной».

 

Ей отвечала тогда рассудительная Пенелопа:

 

«Нет, Евринома! И не уговаривай, чтобы я в скорби

Приукрашала себя, умывалась и мазалась маслом!

[180]   Всю красоту у меня олимпийские боги отняли

И погубили в тот день, как он в море ушёл с кораблями.

Но Автоною ты мне позови с Гипподамией вместе! 

Пусть будут рядом со мной, вместе с ними пойду в зал пиров я,

Так как к мужчинам одной мне идти неприлично и стыдно».

 

[185]   Так повелела она. И старуха пошла из покоев,

Чтобы служанок найти и велеть им немедля явиться.

 

Новая мысль тут пришла светлоокой богине Афине,

И на Икария дочь сладкий сон навела она быстро.

Сразу все члены её ослабели, и тут же на кресле

[190]   Тихо уснула она. А богиня ей, спящей, вручила

Славный божественный дар: чтоб ею пленились ахейцы.

Прежде всего, ей лицо она сделала дивным, прекрасным,

Мазью помазав его амброзийной, какой Афродита

Пользуется, в хоровод отправляясь весёлый, к харитам.

[195]   Стан возвеличила ей, сделав выше, стройней и нежнее.

Сделала тело её чистой кости слоновой белее.

Выполнив всё, в тот же миг тут богиня богинь удалилась.

 

Две белоруких меж тем прибежали служанки в покои,

Громко болтая, и тем отогнав сладкий сон Пенелопы.

[200]   Щеки потёрла она, пробудившись, и так говорила:

 

«Ах, средь страданий моих сон меня охватил тихий, нежный!

О, если б нежную смерть мне такую дала Артемида

Прямо сейчас, чтоб уже не страдать больше мне непрерывно,

И жизнь свою не губить постоянной тоской о любимом,

[205]   Что во всех доблестях был самым лучшим среди всех ахейцев!»

 

Это сказав, вниз сошла Пенелопа из спальни блестящей,

И две служанки её. Вот она, – как богиня средь женщин, –

В залу неслышно вошла, где её женихи пировали,

И у колонны одной, свод державшей, тихонечко встала.

[210]   Справа и слева её две служанки почтительно встали.

Щёки прикрыла она головною накидкой блестящей.

Видом своим страсть зажгла в женихах: их колени ослабли,

Каждый из них захотел с ней возлечь на любовное ложе.

 

Но к Телемаху она обратилась и так говорила:

 

[215]   «О, Телемах! Ты давно ль стал безумен, без твёрдости в мыслях?!

В детстве умнее ты был, о приличии больше ты думал.

Нынче уже ты большой, возмужал и достиг ты рассвета,

Всякий, увидев тебя, – даже и чужеземец, – узнает

Тут же в твоей красоте от великого мужа породу!

[220]   Только куда делся ум? Где твои справедливость и честность?

Как же ты можешь теперь позволять, чтоб творились бесчинства,

Чтобы у всех на глазах гостя в доме твоём оскорбляли!?

Что теперь будет?! Ведь гость, дом доверчиво наш посетивший,

Был здесь обижен, терпел притеснения и оскорбленья!

[225]   Этим лишь стыд и позор на себя навлечёшь ты в народе!»

 

Так ей сказал Телемах, рассудительный сын Одиссея:

 

«Мать моя, знаю, твой гнев справедлив, и сердится ты вправе.

Всё понимаю в душе и, поверь, различить я умею

Что есть добро, а что – зло. Я из детства давно уже вышел.

[230]   Но и теперь не всегда удаётся мне лучшее выбрать.

С мыслей хороших меня женихи ежедневно сбивают,

Зло замышляя одно. Где наставника мудрого взять мне?

Битва же с Иром была, попрошайкой, и гостем почтенным

Не по вине женихов. И наш гость оказался сильнее.

[235]   Если бы, – о, Зевс отец, Аполлон и Афина Паллада! –

Наглые все женихи, что приходят в наш дом ежедневно,

Головы свесив свои, все избитые так же сидели

В доме или у ворот, за забором, расслабив все члены,

Так же, как Ир там сидит, за воротами нашего дома,

[240]   Голову свесив свою, словно пьяный, подняться не может,

Даже, чтоб на ноги встать, чтобы медленно в дом свой убраться.

Нет больше духу и сил у него, ослабели все члены».

 

Так они между собой говорили не громко об этом.

Встал тут жених Евримах, он сказал Пенелопе разумной:

 

[245]   «Старца Икария дочь, рассудительная Пенелопа!

Если б ахейцы всего Иясонова Аргоса нынче

Видеть тебя здесь могли, – женихов в дом набилось бы больше!

Стали б с утра пировать, чтобы видеть тебя! Превосходишь

Всех женщин ты красотой, стройным станом, умом благородным!»

 

[250]   Так отвечала ему рассудительная Пенелопа:

 

«Нет, Евримах, красоту я по воле богов потеряла

С самых тех пор, как в поход к Илиону ушли аргивяне,

И с ними вместе ушёл мой супруг, Одиссей богоравный.

Если б с войны он домой возвратился, меня тем утешив,

[255]   Я бы сильнее тогда красотою сияла и славой!

В скорби я вяну с тех пор. Много бед мне принёс злобный демон.

Помню, в тот день, когда он покидал свою отчую землю,

В крепкие руки свои взял мою он и так говорил мне:

 

«О, ты, супруга моя! Знай, из пышнопоножных ахейцев

[260]   Верно из Трои не все возвратятся в родную отчизну.

Ведь говорят, что в боях и троянцы довольно отважны:

Мечут и копья они, и из луков стреляют искусно,

И в колесничных они мастера быстролётных сраженьях,

Что спор решают в боях среди равных в войне беспощадной.

[265]   Точно я знать не могу: бог вернёт ли меня, или, может,

Гибель под Троей найду. Всё я здесь на тебя оставляю!

Ты же пекись об отце и об матери милой, о доме,

Так же, как прежде пеклась, даже пуще, – меня ведь не будет.

Ну а как сын наш с тобой возмужает, тогда и сама ты

[270]   Замуж иди, за кого пожелаешь, ему дом оставив».

 

Так говорил он тогда. И теперь исполняется это.

Ночь та всё ближе, когда этот брак ненавистный свершится

Для злополучной меня. Зевс лишил меня счастья земного.

Есть и другая беда, что тревожит мне душу и сердце.

[275]   Раньше бывало, когда женихи если в дом приходили,

Выбрав невесту себе из богатого знатного рода, –

Соревновались они за такую невесту друг с другом:

Кто приведёт в её дом больше тучных быков и баранов,

Кто пир устроит пышней, кто подарит богаче подарки…

[280]   Дом же её разорять безо всякой оплаты – стыдились!»

 

Так говорила. Был рад Одиссея славный, многострадальный,

Что и подарки она с них возьмёт, добиваясь искусно,

Только словами им льстя, а в душе замышляя иное.

 

Так ей на это тогда отвечал Антиной, сын Евпейта:

 

[285]   «Старца Икария дочь, рассудительная Пенелопа!

Кто из ахейцев дары поднесёт тебе, – ты принимай их.

Так нам обычай велит: ведь дары отвергать неприлично.

Но всё же мы не уйдём, будем делать, что делали прежде,

Мужа пока ты из нас, из ахейцев, не выберешь сердцем».

 

[290]   Так ей сказал Антиной; женихи его речь поддержали.

Вестника каждый в свой дом за подарком невесте отправил.

 

Первым вернулся гонец Антиноя с подарком прекрасным:

Платье в узорах принёс расписное; двенадцать застёжек

Было на нём золотых, и для каждой – изящный крючочек.

[295]   А Евримаха гонец украшенье принёс золотое;

Светлый, как солнце, янтарь в нём сиял, красотой изумляя.

Евридаманта гонец принёс серьги: на каждой сияли

Тутовых ягодки три из камней, что висели как грозди.

Ну а Писандра слуга, Поликто́рида, прибыл к владыке

[300]   И ожерелье принёс, превосходной изящной работы.

Так же красивых даров нанесли и другие ахейцы.

 

Все их приняв, вновь к себе поднялась тут богиня средь женщин;

Следом за ней поднялись и служанки, неся все подарки.

Те же, опять предали́сь шумным пляскам и сладкому пенью,

[305]   Увеселяли себя, как могли, в ожидании ночи.

Вскоре и чёрная ночь наступила среди их веселья.

Тут три светильника вмиг водрузили они среди зала,

Чтобы светили они; принесли много дров, наложили,

Из потемневших, сухих, что давно были срублены медью;

[310]   И запалили, огня поднеся. А поддерживать пламя

Велено было царя Одиссея рабыням. И тут им

Так предложил Одиссей хитроумный, рождённый от Зевса:

 

«О, вы, рабыни царя Одиссея, что сгинул давно уж!

Лучше идите скорей вы в покои почтенной царицы;

[315]   В комнате вы вместе с ней веретёна вращайте, прядите,

Песнями тешьте её, или шерсти чесаньем займитесь.

Здесь я и сам за огнём послежу, чтоб светло было в зале.

Пусть они даже решат встретить здесь златотронную Эос!

Мне и тогда не устать: я всё вынесу, я ­– многостойкий».

 

[320]   Так он сказал. Но они засмеялись лишь, переглянувшись.

Нагло ругаться притом дивнощёкая стала Меланта,

Долия дочь, хоть её воспитала сама Пенелопа,

Девочкой взяв, и, любя, много разных игрушек давала.

Всё ж безучастной была она горькой судьбе Пенелопы.

[325]   Тайно встречалась она с Евримахом, в любви сочетаясь.

И к Одиссею тогда обратилась она с бранным словом:

 

«Странник несчастный, совсем, видно, ты потерял свой рассудок!

Ты уж не хочешь идти ночевать где-то в кузнице, или

Двор постоялый найти! Только здесь без конца ты болтаешь,

[330]   Дерзко при знатных мужах говоришь, и не ведаешь страха!

Видимо, это вино помутило твой ум? Или, может,

Ты от рожденья такой, что слова лишь на ветер бросаешь?

Или так горд тем, что верх одержал ты над Иром бродягой?

Только смотри, как бы кто посильнее, чем Ир, не поднялся!

[335]   Он уж тебе всё лицо разобьёт кулаком свои мощным,

Вышвырнет и́з дому вон, обагрённого кровью обильно!»

 

Мрачно взглянув на неё, так сказал Одиссей хитроумный:

 

«Я Телемаху сейчас лишь скажу, и тебя, злая сучка,

За сквернословье твоё на куски он разрубит на месте!»

 

[340]   Так он сказал, и слова эти сильно рабынь напугали.

Быстро из зала они на дрожащих ногах убежали,

Думая, что он сейчас непременно исполнит угрозу.

Он же к светильникам встал, наблюдая, чтоб ярче горели,

Чтобы он мог видеть всех женихов. Он смотрел, и на сердце

[345]   Гнев закипал. Думал он лишь о том, что должно совершиться.

 

А между тем в женихах возбудила отвагу Афина

Снова бесчинства творить, чтоб сильнее ещё распалилось

Сердце от горя в груди Лаэртида, царя Одиссея.

 

Так тут сказал Евримах, сын Полиба, ко всем обращаясь,

[350]   Над Одиссеем хотел посмеяться, народ чтоб потешить:

 

«Слушайте, что я скажу, женихи достославной царицы!

То я хочу вам сказать, к чему сердце меня побуждает:

Что не без воли богов этот муж пришёл в дом Одиссея,

Но чтоб светить нам, и свет не от пламени ярко сияет,

[355]   А лишь от лысой его головы, где и волоса нету!»

 

К градорушителю он, к Одиссею затем обратился:

 

«Странник, не хочешь ли ты, на меня поработать наняться,

На дальнем поле моём? Дам тебе я хорошую плату.

Ты бы мне тёрн собирал, да сажал бы большие деревья.

[360]   А от меня ты за то получал бы обильную пищу.

Дам и одежду тебе, и сандалии дам я на ноги…

Только вот, думаю я, что привык ты к дурному безделью,

Тяжко работать тебе, легче хлеба просить, побираясь.

Хочешь ты даром кормить ненасытное алчное брюхо!»

 

[365]   Так он сказал. И ему отвечал Одиссей хитроумный:

 

«Ах, Евримах! Если б я стал с тобой состязаться в работе

В пору, когда дни весной незаметно становятся больше;

Дали бы нам по косе, одинаково острой, загнутой,

Чтобы мы вместе взялись за работу с тобой спозаранку,

[370]   Да без еды до темна чтоб косили, – весь луг бы скосил я!

Или, допустим, пахать на волах мы возьмёмся, – кто лучше.

Взяли бы равных волов по годам и по мощи великой,

Огненно-рыжих, больших, что откормлены сочной травою;

Дали б участок дневной нам вспахать той земли, что для плуга, –

[375]   Ты бы увидел тогда, как отлично я борозды режу!

Или, допустим, войну здесь разжёг бы сейчас вдруг Кронион;

И дали б мне крепкий щит, два копья медноострых, а также

Шлем меднокованый, чтоб он к вискам прилегал по размеру, –

Ты бы увидел меня среди первых рядов, между храбрых;

[380]   И уж тогда б не посмел ненасытным назвать мой желудок!

Ты ведь надменен весьма и рассудок имеешь жестокий.

Сам же считаешь себя, оттого ты великим и сильным,

Что ты вращаешься лишь средь людей и ничтожных, и слабых!

Если б пришел Одиссей, если б в землю отцов он вернулся, –

[385]   Эта широкая дверь вмиг бы узкой тебе показалась,

Ты б без оглядки в неё устремился и вон бы подался!»

 

Так он сказал. Евримах разъярился сильнее, чем прежде;

Зло исподлобья взглянул, грозно бросив крылатое слово:

 

«Дерзкий! Дождёшься беды очень скоро за наглые речи!

[390]   Здесь, среди многих мужей ты дерзишь и не ведаешь страха!

Видимо, это вино помутило твой ум? Или, может,

Ты от рожденья такой, что слова лишь на ветер бросаешь?

Или так горд тем, что верх одержал ты над Иром бродягой?»

 

Это сказав, вновь схватил он скамью, чтоб швырнуть. Одиссей же

[395]   У Амфинома колен, дулихийца, укрылся, присев там.

Тут же пришёлся удар виночерпию в правую руку.

Из поражённой руки, зазвенев, черпак вылетел на пол.

И виночерпий упал от удара скамейки, со стоном.

 

Стали шуметь женихи в потемневшем обеденном зале.

[400]   Так не один говорил, обратившись к сидевшему рядом:

 

«Было бы лучше, когда б этот странник погиб по дороге,

Прежде, чем прибыл сюда. Здесь бы не было шума такого.

Ссора теперь поднялась из-за нищего. Пир весь испорчен.

Радости нет в нём уже, если только раздор побеждает!»

 

[405]   К ним обратилась тогда Телемаха священная сила:

 

«О, бесноватые! Вы обезумели! Скрыть вы не в силах,

Что уж совсем напились!? Словно вас злобный бог подстрекает.

Кончить пора этот пир! Время спать по домам расходиться,

Если кто хочет в постель. Впрочем, гнать никого не хочу я».

 

[410]   Так он сказал. Женихи прикусили тут губы с досады,

Смелым внимая словам Телемаха с большим удивленьем.

Тут, обращаясь ко всем, так сказал Амфином благородный,

Ниса блистательный сын, повелителя Аретиада:

 

«О, друзья! Нас не должно обижать справедливое слово,

[415]   И отвечать на него оскорблением нам неприлично!

Больше не следует вам обижать чужеземца, а также

Прочих рабов и рабынь, что живут в Одиссеевом доме.

Пусть же искристым вином виночерпий наполнит нам кубки,

Чтоб, возлиянье свершив, мы для сна по домам удалились.

[420]   Странник ночует пусть здесь, в светлом доме царя Одиссея!

Мы Телемаху его поручаем: он – гость в его доме».

 

Так он сказал. И слова его были одобрены всеми.

Тут же из чаши налил славный Мулий, герой дулихийский,

Вестник и верный слуга Амфинома, вина всем по кубкам,

[425]   К каждому сам подходя по порядку. Свершив возлиянье

Вечным блаженным богам, все вино медосладкое пили.

Так, возлиянье свершив, и вином насладив свои души,

Все разошлись по домам, чтоб предаться и сну, и покою.