Рубище сбросив с себя, в тот же миг Одиссей многоумный

Встал на высокий порог, лук держа и колчан, что был полон.

Из колчана стрелы он быстро высыпал под ноги, тут же,

Перед собой, а затем к женихам обратился, воскликнув:

 

[5]     «Вот, состязание я безопасное это закончил!

Цель я другую теперь изберу, не стрелял по которой

Раньше никто. Поглядим: даст ли мне Аполлон поразить цель».

 

Это сказав, он стрелой острой целится стал в Антиноя.

Тот в это время как раз со стола взял свой кубок двуручный,

[10]    Весь золотой, и хотел из него он вина уже выпить,

И беззаботно ко рту подносил, и не думал о смерти.

Да и никто из гостей многочисленных шумного пира

Даже подумать не мог, чтоб муж, как бы не был силён он,

Вдруг бы замыслил один разом всех их предать чёрной смерти.

[15]    Выстрелил тут Одиссей и стрелою пронзил ему горло.

Шею сломав, острие смертоносное вышло наружу.

На бок упал Антиной. Кубок, выпав из рук, покатился,

Звонко по полу бренча. Из ноздрей вдруг струёй густой, жаркой

Хлынула чёрная кровь. Тут же стол он с едой опрокинул,

[20]    В шоке ударив ногой, и вся пища на пол повалилась,

Мясо и хлеб, и вино, всё смешалось, испачкалось пылью.

Подняли шум женихи, видя павшего замертво мужа.

С кресел вскочили они, заметались в испуге по залу,

Тщетно глазами ища на стенах обнажённых оружье.

[25]    Только уж не было там ни щита, ни копья боевого.

 

С гневом и бранью они обратились тогда к Одиссею:

 

«Странник, себе на беду ты сейчас застрелил человека!

Не состязаться тебе уже больше! Смерть скоро ты примешь!

Мужа ты нынче убил, среди всех нас знатнейшего родом,

[30]    И на Итаке самой. Так что будешь ты коршунам скормлен!»

 

Так говорили они, полагая, что он не нарочно

Мужа стрелой умертвил. И не знали, глупцы, что попали

В сети они, где их всех ожидает ужасная гибель.

 

Так, исподлобья взглянув, им сказал Одиссей многомудрый:

 

[35]    «Ах вы, собаки! Совсем вы не думали, что я вернуться

В дом свой из Трои могу? И мой дом разорить вы решили?!

Гнусно служанок моих спать с собой принуждали насильно!

Подло с моею женой в браке вы сочетаться хотели!

Не испугались богов, беспредельного неба владельцев,

[40]    Не постыдились людей, не страшились их гнева и мести!

Страшная гибель теперь вас опутала всех своей сетью!»

 

Так он сказал, женихов в тот же миг охватил бледный ужас.

Каждый глазами искал путь спасенья от гибели быстрой.

 

И лишь один Евримах обратился к нему, так сказал он:

 

[45]    «Если ты впрямь Одиссей из Итаки, что в дом свой вернулся, –

Значит, ты верно назвал всё, что здесь натворили ахейцы.

Да, много сделали мы зла и в доме твоём, и на поле.

Но виноват во всём он, Антиной, что лежит теперь мёртвый.

Он замышлял всё, и нас каждый раз подбивал на дурное,

[50]    Не потому, чтоб хотел он жениться, был брак ему нужен,

Чтобы иного достичь, – но ему не позволил Кронион.

Здесь он хотел быть царём над народом цветущей Итаки.  

А Телемаха – убить он хотел, налетев из засады.

Нынче судьбой он убит. Нас же ты пощади, и тебе мы

[55]    Будем верны, а потом всё тебе возместим мы с народа,

Всё, что мы выпили здесь, всё, что съели мы здесь, в этом зале;

Каждый ещё сверх того ценой в двадцать быков возмещенье

Медью и золотом даст. Сколько скажешь, дадим, пощади лишь.

Праведен гнев твой на нас. Но позволь усмирить гнев дарами».

 

[60]    Так, исподлобья взглянув, отвечал Одиссей многомудрый:

 

«Нет, Евримах, если б вы даже все принесли мне богатства

Ваших отцов, и свои, и ещё всё, что можно, прибавив,

То и тогда своих рук от убийств удержать не смогу я

Раньше, чем всем женихам отомщу я за их беззаконье!

[65]    Выбор теперь вам один: или выйти сразиться со мною,

Или скорее бежать, от судьбы и от смерти спасаясь!

Только вам не убежать, полагаю, от гибели скорой».

 

Так он сказал. И у них задрожали сердца и колени.

 

С речью тогда к женихам Евримах обратился, воскликнув:

 

[70]    «О, друзья! Ведь этот муж не уймёт своих рук непреклонных!

Он полированный лук захватил, много стрел быстролётных, –

Будет с порога стрелять он по нам, пока всех не прикончит!

Ну же, давайте и мы нынче вспомним воинственность нашу!

Все обнажите мечи! И скорее прикройтесь столами

[75]    Вы от убийственных стрел! Нападём на него всей толпою!

Может, мы сможем его оттеснить от дверей и порога.

Выбежим из дому прочь, в город бросимся, кликнем подмогу!

Скоро тогда этот муж прекратит свои стрельбы из лука!»

 

Так он сказал, и свой меч медный выхватил тут же из ножен,

[80]    Острый с обеих сторон; с криком ринулся он, атакуя.

Но в тот же миг Одиссей богоравный стрельнул в него метко;

В грудь попал ниже соска, стрела быстрая в печень вонзилась.

Сразу ослаб он, и меч из ослабшей руки тут же выпал.

Он, зашатавшись, на стол навалился, хотел удержаться,

[85]    Но вместе с ним и упал. И еда со стола повалилась

С кубком двуручным. А сам стал он биться о пол головою,

Мукой предсмертной томим; ноги в пляске последней плясали;

Пятками кресло он сшиб. Мрак разлился в глазах, и затих он.

 

Вышел тогда Амфином благородный, вперёд устремился

[90]    На Одиссея, и меч медноострый свой вырвал из ножен,

Чтобы того оттеснить от дверей. Не успел, его раньше

Сзади копьём Телемах медноострым сразил; угодило

Между лопаток копьё, и насквозь из груди вышло жало.

С грохотом тут он упал, лбом с размаху ударившись об пол.

[95]    Прочь Телемах отскочил, и копья длиннотенного вырвать

Вновь для себя не хотел, опасаясь, что могут ахейцы

В тот миг напасть, как к копью длиннотенному он лишь нагнётся,

Могут мечом поразить его раньше. Поэтому сразу,

Он под защиту отца поспешил поскорее укрыться.

[100]   Лишь подбежал он к нему, обратился со словом крылатым:

 

«Щит я, отец, принесу, да ещё два копья медноострых,

И медный шлем для тебя, что к вискам хорошо прилегает;

Вооружусь так и сам, то же дам пастухам нашим верным;

Лучше с оружием быть свинопасу, да и волопасу».

 

[105]   Так тут на это ему отвечал Одиссей многомудрый:

 

«Верно, неси поскорей, пока я тут всех стрел не истратил!

Могут меня оттеснить от дверей, если буду один я».

 

Так он сказал. Телемах поспешил всё исполнить, как надо.

В комнату бросился он, где оружие спрятано было,

[110]   Взял там четыре щита круговых, восемь копий острейших,

Также четыре он взял медных шлема с густой конской гривой.

С ношей своей он к отцу дорогому немедля вернулся.

Но прежде тело своё облачить он успел в медь доспехов.

Также два верных раба медь прекрасных доспехов надели.

[115]   Вот Одиссея они хитроумного все обступили.

 

Он же, пока у него оставались пернатые стрелы,

Метко стрелял в женихов, в одного за другим, непрерывно,

Целясь без промаха; те друг на друга валились, столпившись.

После, когда стрелы все в женихов расстрелял повелитель,

[120]   Лук свой тогда отложил он спокойно, приставив у входа

К светло-блестящей стене, так как был уж теперь он не нужен.

Щит он набросил тогда на плечо крепкий четырехкожный;

Медным искусным покрыл он могучую голову шлемом

С конским изящным хвостом на султане, вздымавшимся грозно;

[125]   Взял два копья боевых, завершённых воинственной медью.

 

Там, возле главных дверей крепкозданного зала большого,

Неподалёку была дверь другая, поменьше и у́же.

Узкий проход эта дверь закрывала, на улицу вёл он.

Эту-то дверь Одиссей повелел охранять свинопасу,

[130]   Встав перед ней, так как там нападение было возможным.

 

Тут к женихам Агелай обратился, он так им воскликнул:

 

«Дру́ги, не сможет ли кто через малые двери прорваться,

Чтобы на помощь народ нам позвать, поднимая тревогу?!

Больше тогда этот муж в нас из лука стрелять не посмеет!»

 

[135]   Так он сказал, но ему козопас тут, Меланфий, ответил:

 

«Нет, невозможно, увы, Агелай, славный Зевса питомец!

Слишком к ним близко та дверь, и проход за ней очень уж тесен:

Всех там удержит легко лишь один человек не бессильный.

Но погодите, могу я достать вам оружие в доме!

[140]   Знаю ту комнату я, где доспехи из этого зала

Мог бы, припрятав, сложить Одиссей со своим славным сыном».

 

Так ему громко сказал козопас в шкуре козьей, Меланфий.

Через окно он проник наверх, комнату вскрыл, где оружье.

Взял там двенадцать щитов, копий столько же, взял и двенадцать

[145]   Шлемов, что медью блестят, и украшены конскою гривой.

С этим вернувшись назад, он раздал женихам всё оружье.

У Одиссея тогда ослабели колени и сердце,

Лишь он увидел, как те надевают доспехи, и в руки

Длинные копья берут. Понял: будет тяжёлая битва.

[150]   И к Телемаху тогда обратил он крылатое слово:

 

«Сын мой, какая-нибудь из рабынь, видно, им помогает,

Или же то воевать с нами хочет изменник Меланфий?!"

 

Тут же на это сказал Телемах, рассудительный вот что:

 

«О, мой отец! Это я виноват. По небрежности в спешке

[155]   Дверь я забыл запереть в кладовую, где было оружье.

Ну а у них, видно, есть соглядатай и ловкий лазутчик.

Славный Эвмей, ты туда поспеши, дверь запри в кладовую,

Да посмотри, кто придёт, чтоб открыть: из рабынь ли какая,

Или же Долия сын, сам Меланфий… Он, думаю, это».

 

[160]   Так сговорились они, меж собою беседуя тайно.

Ну а Меланфий меж тем, козопас, вновь пошёл в кладовую,

Дивных оружий набрать. Свинопас славный это заметил.

Тут же тогда он сказал Одиссею, стоявшему близко:

 

«Зевсом рождённый, герой Лаэртид Одиссей многомудрый!

[165]   Вон этот пагубный муж, на кого уж мы думали сами:

Вновь в кладовую пошёл! Ты же точно скажи, что мне делать:

Там ли его мне убить, если справиться с ним я сумею,

Или к тебе привести, чтобы сам ты судил его строго

За преступленья его в твоём доме, которых немало?»

 

[170]   Так свинопасу на то отвечал Одиссей хитроумный:

 

«Мы с Телемахом вдвоём женихов благородных здесь будем

Сдерживать вместе, хотя напирать они будут всей силой.

Вы же свяжите вдвоём ему руки и ноги за спину,

Да привяжите его вы покрепче к колонне, повыше,

[175]   Там, в кладовой, пусть висит, изнывая в мучениях страшных

За преступленья свои, но чтоб долго живым оставался.

После уйдите, а дверь в кладовую заприте покрепче».

 

Так сказал он. И они подчинились приказу охотно.

И в кладовую пошли, и вошли внутрь её незаметно

[180]   Для козопаса, а тот уж искал там, что взять из оружий.

Возле дверей с двух сторон притаились они, ожидая.

К двери Меланфий спеша подошёл, чтобы с ношею выйти.

Нёс он в одной руке шлем весь погнутый, в другой руке – старый

Щит широченный большой, весь попорченный ржавчиной, гарью,

[185]   В давние годы ещё послуживший герою Лаэрту.

Швы перегнили на нём и ремни, в кладовой он пылился.

Вместе напали они на него и вовнутрь потащили

За́ волосы, там на пол повалили, скорбящего сердцем.

Руки и ноги ему закрутили за спину до боли,

[190]   Крепко верёвкой связав, как им то приказал сын Лаэрта,

Богоподобный герой Одиссей, много бед претерпевший.

После верёвку они к капители колонны забросив,

Вверх подтянули его и оставили, чтобы висел так.

Тут уж Эвмей свинопас так сказал козопасу с насмешкой:

 

[195]   «Очень усердным всю ночь ты, Меланфий, здесь сторожем будешь

В нежной постели своей, ведь её ты как раз и достоин!

Златопрестольной зари, что выходит из вод Океана,

Рано рождённой, теперь не проспишь ты, увидишь рожденье,

И не пропустишь поры гнать на пир женихам коз отборных!»

 

[200]   Так там остался висеть козопас, крепко связанный, в муках.

 

Те же, доспехи надев, затворили блестящие двери

И возвратились туда, где их ждал Одиссей хитроумный.

Ярой отвагой дыша, встали рядом они у порога,

Четверо; против же них – много юношей знатных средь зала.

[205]   Зевса явилась тут дочь у порога, богиня Афина,

Ментора образ приняв, с ним похожая видом и речью.

Радость при виде его испытал Одиссей, и сказал он:

 

«Ментор, ты мне помоги! Вспомни милого друга! Немало

Сделал тебе я добра, и с тобой мы ровесники будем».

 

[210]   Так говоря, думал он: то – Афина, зовущая к битвам.

Но в зале все женихи закричали на Ментора строго.

Первым из них закричал на него Агелай Дамасто́рид:

 

«Ментор, не слушай ты зря убеждений пустых Одиссея

Помощь ему оказать: вместе с ним с женихами сразиться!

[215]   Будет по-нашему всё; что у нас на уме, то исполним:

После того, как убьём их обоих, – отца вместе с сыном, –

Мы и тебя умертвим, если только горишь ты желаньем

С ними идти против нас! Головой ты заплатишь за это!

Ну, а когда вас лишим жизней мы равнодушною медью,

[220]   То всё добро у тебя, что имеешь ты дома и в поле,

Присовокупим к добру Одиссея, а после поделим!

Дом твой покинуть велим сыновьям, дочерям и супруге

Доброй почтенной твоей, и в Итаке им жить не позволим!»

 

Так сказал он и сильней этим сердце Афины разгневал.

[225]   Гневными стала она упрекать Одиссея словами:

 

«Нет уж в тебе, Одиссей, той отваги и силы, с которой

Ты за Елену, за дочь белорукую славного Зевса,

Девять без устали лет воевал под великою Троей!

Много троянских мужей ты убил там в жестоких сраженьях!

[230]   Мыслью твоей свержен был город улиц широких Приама.

Что же теперь, когда ты, домой вернулся, к родному богатству,

Сетуешь на женихов и отваги своей не являешь?!

Робкий! Встань рядом со мной! Посмотри на меня, и увидишь,

Как смело против мужей этих многих враждебных выходит

[235]   Ментор Алки́мид, – тебе за добро отплатить тем же самым!»

 

Так говорила она, скорой всё ж не дала им победы,

Так как хотела сперва испытать их отвагу и силу,

Как Одиссея царя, так и славного царского сына.

Ласточкой шустрой она, обернувшись при всех, вдруг вспорхнула,

[240]   Села на балку вверху, закопчённую дымом, над залом.

 

Стали тогда женихов возбуждать Агелай Дамасторид

И Еврином, и Писандр, также Амфимедон благородный,

И Поликторид Полиб рассудительный с Демоптолемом.

Были среди женихов они лучшие мужеством, силой,

[245]   Тех, кто остался ещё средь живых и за жизнь свою бился.

Многих смирили уже стрелы частые лука тугого.

 

Так восклицал Агелай, к женихам остальным обращаясь:

 

«Скоро, друзья, этот муж, руки мощные сложит, уставший!

Ментор покинул его, только зря перед нами он хвастал.

[250]   Только они здесь стоят перед дверью одни у порога!

Только все сразу свои не бросайте вы длинные копья!

Шестеро бросьте пока. Может, как-нибудь Зевс нам поможет,

Даст в Одиссея попасть, нам великую славу даруя.

Об остальных вы пока не тревожьтесь. Его бы убить нам».

 

[255]   Так он сказал. Разом шесть женихов свои копья метнули.

Только напрасно, никто не попал: всё – по воле Афины.

В прочный косяк у дверей глубоко копьё первое впилось;

В двери другое вошло, там, где плотно смыкаются створы;

Прочие в стену впились тяжкой медью на ясенных древках.

 

[260]   После ж, когда женихи свои копья напрасно метнули,

Так тут сказал Одиссей многославный и многострадальный:

 

«О, друзья! То же и вам я скажу: наш черед теперь дружно

Копья метать в женихов, здесь столпившихся, ведь умертвить нас

Тут попытались они, столько зла нам принёсшие прежде».

 

[265]   Так он сказал. И они дружно острые копья метнули,

Метко прицелясь. Сразил Одиссей первым Демоптолема.

А Телемах поразил Евриада, Эвмей же – Элата.

Ну а коровий пастух, волопас, сразил мужа Писандра.

Разом свалились они, грызли землю зубами, кончаясь.

[270]   Прочие к дальней стене в страхе все женихи отбежали.

Те же рванули вперёд, копья вырвали быстро из трупов.

 

Снова тогда женихи, изготовившись, копья метнули.

Снова напрасным их труд стал по воле могучей Афины.

В прочный косяк у дверей глубоко копьё первое впилось;

[275]   В двери другое вошло, там, где плотно смыкаются створы;

Третье же стену вошло тяжкой медью на ясенном древке.

Амфимедон лишь едва в Телемаха попал, кисть поранив:

Кожу задело чуть-чуть остриё у копья, оцарапав.

Также Ктесипп над щитом тронул медью плечо у Эвмея;

[280]   Мимо промчавшись, копьё позади громко рухнуло на пол.

 

Вновь хитроумный герой Одиссей с теми, что были рядом,

Острые копья свои в женихов, метко целясь, метнули.

Евридаманта убил Одиссей, городов разрушитель;

Амфимедонта убил Телемах, свинопас же – Полиба;

[285]   Ну а коровий пастух поразил копьём метким Ктесиппа,

В грудь он ему угодил, а затем, похваляясь, воскликнул:

 

«Политерсид, был язык у тебя злоречив, но теперь уж

Вовсе не будешь болтать ты как раньше: и глупо, и много!

Речи оставь для богов! Ведь они тебя лучше намного.

[290]   Это ответный мой дар за ту ногу коровью, которой

Ты в Одиссея метнул, когда в дом он пришёл как бродяга».

 

Так кончил слово пастух криворогих быков. Одиссей же

Длинным копьём поразил Дамасто́рида в близком сраженьи.

А Телемах поразил Евенорида тут Леокрита

[295]   Острым копьём в самый низ живота, и насквозь медь он выгнал.

Грянул тот об пол лицом, повалившись, свой дух испуская.

 

Тут из-под кровли вверху протянула Афина эгиду,

Смертным несущую смерть: женихов охватило безумье.

В зале метались они, как коровы, что в стаде пасутся,

[300]   Если рой оводов вдруг, налетев, их кусает нещадно

Дивной весенней порой, когда дни прибывать начинают.

Те же, как коршуны, что крючкокогты и с выгнутым клювом,

С гор прилетели и бьют юрких птиц, перепуганных, стаю;

Тучами птицы к земле вмиг бросаются с неба, спасаясь;

[305]   Коршуны их на лету ловят в когти и бьют без пощады,

И нет защиты у птиц. Люди ж с радостью смотрят на ловлю.

Так же и на женихов те напали, гоняя по залу,

Справа и слева разя, разбивая им в головы медью;

Стоны поднялись кругом, пол покрылся дымящейся кровью.

 

[310]   Тут к Одиссею Леод подбежал, ему обнял колени,

Стал, трепеща, умолять, посылая крылатое слово:

 

«Я на коленях молю, Одиссей! Пощади и помилуй!

Я в твоём доме, поверь, ни одной из рабынь не обидел

Делом ли, словом своим! Непристойного здесь я не делал.

[315]   Сам я других женихов отговаривал делать плохое!

Только напрасно, от зла рук они удержать не хотели.

Вот и позорную смерть на себя навлекли беззаконьем.

Жертвогадатель у них я всего лишь, ни в чем не повинный!

С ними ли мне погибать? Разве так за добро мне воздастся?»

 

[320]   Мрачно взглянув на него, так сказал Одиссей хитроумный:

 

«Если ты хвалишься тем, что их жертвогадателем был ты,

Значит, ты в доме моём, без сомнения, часто молился,

Чтоб стал далёк сладкий день моего возвращенья в отчизну,

Чтоб на супруге моей ты женился, детей нарожал с ней…

[325]   Нет, и тебе не уйти от безжалостной смерти сегодня!»

 

Так он сказал и поднял с пола меч Агелая, который

Выронил тот, когда был умерщвлён Одиссея рукою.

Этим мечом разрубил ему шею он посередине;

Крик не окончил Леод, голова его в пыль покатилась.

 

[330]   Фемий Терпиад, певец, лишь один избежал чёрной смерти,

Так как ходил на пиры к женихам, и им пел, против воли.

С фо́рмингой-лирой своей он стоял возле той малой двери

И колебался в душе, выбирая, что будет надёжней:

Выйти из дома ему и прильнуть к алтарю бога Зевса,

[335]   Что возведён во дворе, и на нём прежде много сжигалось

Бёдер от тучных быков, сам Лаэрт их сжигал с Одиссеем;

Или колени обнять Одиссея, моля о пощаде?

Вот он решил, наконец, что полезнее будет и лучше,

Крепко колени обняв, о пощаде молить Одиссея.

[340]   Звонкую лиру свою положил он тут бережно на пол

Между сосудом с вином, да и креслом серебряногвоздным,

Сам, к Одиссею спеша, в ноги бросился он и обнял их,

И о пощаде молил, обратившись со словом крылатым:

 

«Я на коленях молю, Одиссей! Пощади и помилуй!

[345]   Сам после будешь жалеть, если будет тобой умерщвлён здесь

Тот, кто и смертным поёт и бессмертным прекрасные песни!

Я самоучка, и мне боги сами все песни внушают.

Я, словно богу, тебе буду песнями радовать душу.

А потому усмири ты желанье меня обезглавить.

[350]   Милый твой сын Телемах подтвердит, что не собственной волей

Я приходил в этот дом, шёл сюда я, совсем не желая

Песнями здесь забавлять женихов на пиру их весёлом,

Но принуждали меня, приводили сюда чуть не силой».

 

Так он сказал. В тот же миг Телемаха священная сила,

[355]   Это услышав, отцу, что был близко, скорей закричала:

 

«Стой! Острой медью разить воздержись ты невинного мужа!

Также спасём вместе с ним и Медонта глашатая, он ведь

С детства ещё моего опекал меня всякой заботой!

Ах, не убили б его свинопас или храбрый Филойтий…

[360]   Или уж прежде ты сам, когда всех истреблял тут средь зала!..»

 

Так он сказал; и его тут услышал Медонт благоумный.

Спрятавшись в страхе лежал он под креслом, укрывшись под шкурой,

Снятой недавно с быка, чёрной смерти желая избегнуть.

Сбросил он шкуру быка, из-под кресла поднялся скорее,

[365]   Ринулся молнией тут к Телемаху, обнял его ноги

И о пощаде молил, обратившись со словом крылатым:

 

«О, милый мой, вот я, здесь! Заступись, и отца удержи ты,

Чтоб он могучий меня не сразил своей острою медью,

Гневаясь на женихов, что его проедали богатство

[370]   В доме его, и с тобой неразумно совсем не считались».

 

Так, улыбнувшись, ему отвечал Одиссей многомудрый:

 

«Ладно, не бойся! Тебя сохранил он и спас, чтоб отныне

Сам ты узнал на себе, и другим говорил, поучая,

Что всем полезней дела только добрые, а не плохие!

[375]   Оба из зала теперь удалитесь во двор, там сидите,

Дальше от этих убийств, – ты с певцом многопесенно-дивным.

Я же здесь, в доме, ещё своё дело закончить обязан».

 

Так он сказал, и они оба вышли из зала наружу,

Сели вблизи алтаря, что воздвигнут великому Зевсу,

[380]   И озирались кругом, всё ещё опасаясь убийства.

 

Стал тут оглядывать зал Одиссей: не остался ли в зале

Спрятавшийся кто-нибудь, и избегнувший участи чёрной.

Но неподвижно кругом все лежали в пыли, в лужах крови,

Целыми кучами, так, словно рыба из моря седого,

[385]   Что из залива рыбак мелкой вытащил сетью на берег

В кучи собрав. Трепеща, хочет рыба обратно вернуться

В море с солёной волной, но прибрежный песок не пускает,

Яркое солнце палит, убивая и жизни лишая.

Кучами так женихи бездыханно лежали повсюду.

 

[390]   И Телемаху тогда так сказал Одиссей многоумный:

 

«Ты, Телемах, позови Евриклею кормилицу, чтобы

Слово я мог ей сказать, что теперь на душе я имею».

 

Так он сказал. Телемах подчинился отцовскому слову;

Двери открыл и пошёл, призывая к себе Евриклею:

 

[395]   «Эй, Евриклея! Сюда! Няня древняя, что в нашем доме

Смотрит за женщинами и за всем остальным! Поспеши к нам!

Кличет тебя мой отец, говорить он с тобою желает!»

 

Так он сказал и слова у него не бескрылыми были.

Горницы двери открыв, в тот же миг к нему вышла старушка.

[400]   И за собою её Телемах проводил к двери зала.

В зале старушка нашла Одиссея. Стоял он средь трупов;

Весь был в поту и в крови; был свирепому льву он подобен,

Что лугового быка съел, поймав, и идёт, гордый силой,

Лапы и грива, и пасть у него перепачканы кровью, –

[405]   Страх человека возьмёт, если он лишь увидит такое.

Так был и сам Одиссей с головы до ног кровью обрызган.

Трупы увидев везде в лужах крови, разлитой повсюду,

Вскрикнуть хотела она, изумляясь великому делу,

Но Одиссей удержал и не дал, хотя ей и хотелось;

[410]   Громко он так ей сказал, посылая крылатое слово:

 

«Старая, чувства сдержи! Молча радуйся сердцем, без крика!

Не подобает, нельзя нам убийством мужей похваляться.

За преступления их осудили на смерть сами боги.

Не уважали они никого из людей земнородных,

[415]   Кто бы ни встретился им: процветающий или несчастный.

За беззакония их столь позорная смерть и пришла к ним.

Лучше ты мне назови тех домашних рабынь, что не чтили

Чести моей без меня, также тех, что совсем неповинны».

 

Тут Евриклея ему, няня милая, так отвечала:

 

[420]   «Всё я тебе, о, дитя, расскажу без утайки, всю правду!

В доме из женщин сейчас пятьдесят мы имеем служанок,

Каждая выучена всяким женским домашним работам:

Шерсть ли чесать, или всё, что невольницам делать по силам.

Но есть двенадцать средь них, что замечены были в разврате;

[425]   Также не чтили они ни меня, ни саму Пенелопу.

А Телемах, – он бы юн, потому мать и не допускала

Править хозяйством его и рабыням давать указанья.

Ты же теперь разреши мне подняться в блестящую спальню,

Вести супруге твоей сообщить; боги ей сон послали».

 

[430]   Так ей на это тогда отвечал Одиссей многомудрый:

 

«Нет, ты пока что её не буди! А вели, чтоб явились

Все те рабыни, кого ты сейчас обвинила в бесчинстве».

 

Так он сказал, и ушла, не замедлив, старуха из зала,

Чтобы рабынь тех позвать, повелев к господину явиться.

 

[435]   Он же к себе подозвал Телемаха с двумя пастухами

И приказал им тогда, посылая крылатое слово:

 

«Трупы вам нужно убрать. Пусть во всём вам помогут рабыни.

После все в зале столы и прекрасные кресла отмойте

Начисто, губки смочив ноздреватые тёплой водою.

[440]   Ну а потом, когда всё здесь вы, в зале пиров, приберёте,

Выведите всех рабынь вон во двор из добротного зала,

Там, между стройной стеной, на дворе, и округлым сараем

Всех вы мечами тогда длиннолезвенными умертвите,

Души исторгните им, чтоб забыли они Афродиту

[445]   И женихов навсегда, здесь с которыми тайно блудили!»

 

Так лишь сказал он, как в зал те рабыни вошли всей толпою,

Жалобно плача, скорбя, проливая обильные слёзы.

Стали сначала они выносить вон все трупы убитых

И на террасе затем у высокой ограды их клали,

[450]   Тесно друг к другу прижав. Так приказывал сам Одиссей им,

И подгонял он рабынь, так что те поневоле трудились.

После того все столы и прекрасные кресла рабыни

Вымыли чисто, смочив ноздреватые губки водою.

А Телемах той порой с пастухами обоими вместе

[455]   Тщательно выскребли пол в дивном зале от крови скребками.

Грязь, что собрали они, выносили из зала рабыни.

Ну а затем, когда всё привели в зале в должный порядок,

Вывели женщин они вон во двор из добротного зала,

Там, между стройной стеной, на дворе, и округлым сараем

[460]   В угол загнали их всех, из которого выхода нету.

 

К ним обратился тогда Телемах рассудительный с речью:

 

«Честную смерть вы принять недостойны, на то не надейтесь,

Так как на голову мне с моей матерью столько позора

Вы навлекли тем, что спать вы посмели с её женихами!»

 

[465]   Так он сказал, взяв канат корабля темноносого, после

За капитель привязал на высокой колонне сарая

И укрепил высоко, чтоб земли ногой те не коснулись.

Так, будто голуби то, иль дрозды длиннокрылые стаей

В сети попали, в кустах ловко скрытые, хоть и стремились

[470]   К месту ночлега они, – им ночлег этот ужасом будет.

Так голова к голове на канате рабыни повисли,

Петлями шеи стянув. Смерть была их ужасной и жалкой.

Только ногами они чуть подёргали все, и утихли.

 

После Меланфий во двор приведён был из верхней кладовой.

[475]   Уши и нос отсекли ему острой безжалостной медью,

Вырвали срам и сырым тут же бросили псам на съеденье,

Руки и ноги ему в гневе злобном совсем раздробили.

 

После омыли они свои руки и ноги от крови,

И в дом вернулись опять. Так всё дело закончено было.

 

[480]   Так тут сказал Одиссей Евриклее, кормилице милой:

 

«Старая, ты принеси мне огня с очищающей серой:

Нужно весь зал окурить. А потому уж иди к Пенелопе,

И ей скажи, чтоб сошла к нам сюда со служанками вместе.

И всех домашних рабынь позови, пусть придут сюда тоже».

 

[485]   Так Одиссею тогда Евриклея на то отвечала:

 

«Всё, что сказал ты, дитя, то воистину всё справедливо.

Но прежде я принесу для тебя плащ прекрасный с хитоном.

В жалких лохмотьях таких на широких плечах ты не должен

В собственном доме ходить: теперь это тебе неприлично».

 

[490]   Так ей на это тогда отвечал Одиссей многомудрый:

 

«Прежде всего ты огня принеси, чтобы зал окурить мне!»

 

Так он сказал, и его не ослушалась милая няня,

Серу с огнём принесла. Одиссей зал окуривать начал,

После весь дом окурил, а затем двор с высокой оградой.

 

[495]   Ну а старуха пошла по прекрасному царскому дому,

Чтобы рабынь всех собрать и велеть в главный зам им явиться.

Яркие факелы взяв, в зал скорей поспешили рабыни.

Радостно там, обступив Одиссея, его обнимали;

Голову, плечи ему целовали, и за руки брали.

[500]   Вместе со всеми ему сладко плакать, стонать захотелось,

Так как домашних он всех узнавал, словно вновь обретая.