В верхний старуха покой понеслась, и крича, и ликуя,

С вестью к царице спеша, что её милый муж уже дома.

Быстро колени её шевелились и ноги спешили.

Над изголовьем своей госпожи встав, она ей сказала:

 

[5]     «Встань, Пенелопа, дитя моё милое, чтобы увидеть

Нынче самой то, о чём ты мечтала столь долгие годы!

Прибыл домой Одиссей! Хоть с возвратом весьма припозднился.

Всех женихов он убил неуёмных, что дом разоряли

Да истребляли добро, да и сына его притесняли».

 

[10]    Так тут ответила ей рассудительная Пенелопа:

 

«Милая мамка! Тебе боги, знать, помутили рассудок!

Могут рассудка лишать боги даже разумнейших смертных,

Глупых же могут они хоть на время мудрейшими сделать.

Ты помешалась умом. Прежде ты и во лжи знала меру.

[15]    Что ж ты смеёшься теперь над душою моей многоскорбной,

Ложью тревожа меня!? И зачем прервала сон мой сладкий?

Он мои веки сомкнул, в дивный мир сновидений отправил,

Так хорошо не спала с той поры я, когда Одиссей мой

О́тбыл тот Зло-Илион посмотреть! Никакой он не славный!

[20]    Ты же обратно иди, снова вниз спустись, в зал, где была ты.

Если б какая-нибудь прибежала другая рабыня

С вестью подобной ко мне, и от сна бы меня пробудила, –

Я бы суровей её прогнала снова в зал, и немедля!

Ну а тебя же спасла твоя старость, хоть в том её польза».

 

[25]    Милая няня тогда, Евриклея, ей так отвечала:

 

«Нет, вовсе я не смеюсь, дитя милое! Это всё правда.

Здесь Одиссей! Он домой возвратился, как я и сказала.

Это – тот странник, старик, над которым все в доме смеялись.

Раньше ещё Телемах всё уж знал, что отец его в доме,

[30]    Только разумно молчал, чтобы скрыть до поры его планы

По истреблению всех женихов горделиво-надменных».

 

Так лишь сказала, и та в сильной радости спрыгнула с ложа.

Няню старушку обняв, слёз своих не сдержала царица;

Голос возвысив, она обратилась к ней с речью крылатой:

 

[35]    «Милая мамка моя! Расскажи мне всю правду, подробно!

Если и вправду домой он вернулся, как ты утверждаешь,

Как же с толпой женихов очень наглых один совладал он?

В доме они ведь всегда собирались толпой многошумной».

 

Милая няня тогда, Евриклея, ей так отвечала:

 

[40]    «Как, – я не видела то, и не знаю, но слышала стоны,

Крик убиваемых там. Мы же в комнатах наших сидели,

Двери на ключ заперев, в сильном страхе, и пикнуть не смея.

Сын твой пока, Телемах, не велел в зал пиров нам явиться,

Так как ему повелел то отец: вызвать всех нас из комнат.

[45]    В зале увидела я Одиссея. Стоял он средь трупов,

Что там лежали один на другом: всюду кучи убитых

На крепком твёрдом полу! Видя то, сердцем я ликовала.

Он же, в поту и в крови, многомощному льву был подобен!..

Кучею трупы теперь все лежат во дворе, за дверями.

[50]    После, огонь разложив, окурил благовонною серой

Зал он и дом, и весь двор. А меня за тобою отправил.

Вот, всё сказала. Идём! Чтоб сердца ваши милые оба

Счастьем наполнили вы, претерпевшие так много горя.

Вот и исполнилось вдруг долгожданное сердца желанье!

[55]    Он возвратился живым к очагу своему, и супругу

С сыном он дома застал. Женихов же, что зло причиняли,

Дом разоряя его, – всех убил, отомстив за обиды».

 

Так тут ответила ей рассудительная Пенелопа:

 

«Милая мамка, постой! Веселиться, я думаю, рано.

[60]    Снова увидеть его в доме – это для всех было б счастьем,

А больше всех – для меня и для сына, рожденного нами!

Все же поверить тому не могу, что ты мне сообщила.

То кто-нибудь из богов умертвил женихов знаменитых

В гневе за все их дела: за бесчинства и зло, за их наглость.

[65]    Не уважали они никого из людей земнородных,

Кто бы ни встретился им: процветающий или несчастный.

За беззакония их и постигла ужасная участь.

А Одиссей не придёт: он погиб далеко от Ахеи».

 

Милая няня тогда, Евриклея, ей так отвечала:

 

[70]    «Что за слова, о, дитя, за ограду зубов ты пустила!

У очага он уже, внутри дома! А ты говоришь мне,

Что не придёт он домой. Веру сердце твоё потеряло!

Вот что скажу, – у него в доказательство есть верный признак:

Возле колена рубец, что оставил кабан белозубый.

[75]    Ноги я мыла ему, и узнала рубец, и хотела

Сразу тебе сообщить. Но он рот мне зажал рукой тут же,

И повелел мне молчать, хитрый замысел в мыслях имея...

Ну, уж пора бы идти! Я собою ручаюсь за правду.

Если же я солгала, ты казни меня страшною смертью».

 

[80]    Ей отвечала тогда рассудительная Пенелопа:

 

«Милая мамка, тебе мысли вечных богов понять трудно,

Замыслы из осознать, хоть сама очень много ты знаешь.

К сыну ж идти своему я с тобою, однако, готова,

Чтобы на трупы взглянуть женихов, и узнать, кто убил их».

 

[85]    Это сказав, вниз она по ступеням пошла, размышляя,

Как лучше быть: говорить с милым мужей ей издали, или,

Близко к нему подойдя, целовать ему голову, руки?

Каменный крепкий порог перейдя, в зал вошла Пенелопа.

Села она у огня, и напротив как раз Одиссея,

[90]    Возле стены. Перед ней он сидел у колонны высокой,

К полу свой взгляд опустив, ожидая, что скажет супруга

После того, как его она видит теперь пред собою.

 

Долго молчала она, изумлением полнилось сердце:

То ей казалось, что он – её муж, по лицу, по фигуре;

[95]    То вдруг казалось – не он, так как слишком уж плохо одет был.

 

Тут, наконец, Телемах обратился к царице с упрёком:

 

«Ах, бессердечная мать! Что же разум в душе твоей дремлет?

Долго ты будешь сидеть от отца вдалеке? Сядь же рядом!

Ты даже слово сказать, расспросишь ни о чём не желаешь!

[100]   Разве найдётся жена, чтобы так нерадиво встречала

Мужа, который вдали перенёс много бед и страданий,

Лишь на двадцатом году возвратился в отцовскую землю!

Видимо, сердце твоё и всегда было твёрже, чем камень!

 

Так отвечала ему рассудительная Пенелопа:

 

[105]   «Сын мой, в смятении я до сих пор, и волнуюсь душою.

Слова сказать не могу, и вопросы на ум не приходят,

Даже открыто в лицо посмотреть я ему не решаюсь.

Если действительно он Одиссей, и домой он вернулся,

То способ есть, чтоб признать нам друг друга: по признакам тайным,

[110]   Нам лишь известны они, посторонние люди не знают».

 

Тут славный царь Одиссей, стойкий в бедах, слегка улыбнулся

И к Телемаху затем обратился со словом крылатым:

 

«Пусть, Телемах, мать твоя, здесь же, в зале меня испытает:

Тот я или же не тот. Уж тогда меня точно признает.

[115]   Может быть, из-за того, что я в рубище грязном и рваном,

В страннике трудно узнать и признать ей царя Одиссея?

Но вот ещё, что решить надо нам: как мы действовать будем?

Ведь если кто-то в стране совершит и одно лишь убийство,

И у убитого пусть даже мало есть близких для мести, –

[120]   Всё же убийца бежит из отчизны, спасаясь лишь бегством.

Мы же опору страны уничтожили, лучших в Итаке

Юношей знатных родов! Вот о чём нам подумать бы нужно».

 

Тут же на это сказал Телемах, рассудительный вот что:

 

«Сам ты гляди, как тут быть, отец милый! Ведь все прославляют

[125]   Мудрость твою средь людей; и с тобою сравниться не может

Из земнородных никто в мудром споре, в решении хитром!

Что ты решишь, мы тому подчинимся; пойдём за тобою;

Силой поможем своей, всей, насколько у нас её хватит».

 

Так тут на это ему отвечал Одиссей многомудрый:

 

[130]   «Ладно, я вот что скажу, – это кажется мне наилучшим, –

Прежде омойтесь, затем дорогие оденьте хитоны;

Так же велите надеть платья лучшие нашим рабыням.

Пусть с лирой звонкою в руках наш певец богоравный ведёт нас

В шумный затем хоровод, и весёлые песни поёт нам,

[135]   Чтобы снаружи любой, слыша, думал, что свадьбу играют,

Будь то прохожий какой, или, может быть, кто из соседей.

Чтобы по городу слух не прошёл об ужасном убийстве

Всех женихов, прежде чем сами мы удалиться успеем

Тихо из города прочь, в сад густой наш. А там поразмыслим,

[140]   Чем ещё сможет помочь нам тогда Олимпиец могучий».

 

Так он сказал. И они все ему подчинились охотно.

Прежде омылись, затем дорогие одели хитоны;

Девы в наряд облеклись; а певец богоравный взял лиру

И заиграл, и запел, и во всех пробудилось желанье

[145]   Сладостных песен и игр хороводных, и плясок невинных.

Весь дом огромный гремел, сотрясаясь от топота пляски

Разгорячённых мужчин и служанок в красивых одеждах.

И не один говорил из прохожих, всё с улицы слыша:

 

«Верно, то замуж идёт многосватная наша царица!

[150]   Жестокосердная! Дом пребольшой сохранить не желает

Мужу законному, и потерпеть до его возвращенья!»

 

Так говорили они, не постигнув того, что случилось.

 

Мужественный Одиссей между тем был омыт Евриномой,

Ключницей. После она его тело натёрла елеем;

[155]   Лёгкий одела хитон на него, а затем плащ красивый.

Голову дивной красой тут ему озарила Афина,

Кудри густые на ней распустила под цвет гиацинта;

Сделала выше его крепкий стан, налила мощью мышцы.

Так обрамляет кругом серебро чистым золотом мастер,

[160]   Тот, что Гефестом самим и Палладой Афиной обучен

Всяким искусствам, и всех изумляет трудов совершенством.

Так с головы и до пят красотой Одиссея покрыла.

Выйдя из ванны, он был весь подобен бессмертному богу.

В зал возвратившись, он сел в то же кресло, что раньше оставил,

[165]   Против супруги своей, а затем обратился к ней с речью:

 

«Ты, поразительна! Те, что имеют дома на Олимпе,

Видно, из жён лишь тебе дали самое твёрдое сердце!

Разве найдётся жена, чтобы так нерадиво встречала

Мужа, который вдали перенёс много бед и страданий,

[170]   Лишь на двадцатом году возвратился в отцовскую землю!

Мамка, ты вот что: постель одному постели мне, отдельно.

Лучше я лягу один. У неё ведь железное сердце…»

 

Так отвечала ему рассудительная Пенелопа:

 

«Ты, поразителен! Нет у меня нерадивости, чванства,

[175]   Зла и презренья к тебе. Помню я, каким был ты, покинув

Остров Итаку, отплыв на своём длинновёсельном судне…

Что ж, ты ему постели, Евриклея, в его же кровати,

В той крепкозданной, что сам он построил. Она уж не в спальне.

В ней ты божественному постели, ложе мягкое сделав

[180]   С тёплой овчиной, с большим одеялом, с покровом блестящим».

 

Так говорила она, испытанью подвергнув супруга.

Голос возвысив, сказал Одиссей тут жене своей верной:

 

«О, ты, супруга, весьма огорчила меня своим словом!

Кто же из спальни кровать перенёс ту на место другое?

[185]   Даже искуснейший муж то не смог бы без помощи бога.

Только бессмертный легко мог бы эту кровать передвинуть.

Но среди смертных – никто, даже в самом расцвете сильнейший!

Силой не сдвинуть её, так как хитрое есть в ней устройство.

Знаю его только я, ведь кровать эту сам я и сделал.

[190]   Некогда в нашем дворе росло дерево пышной маслины

Очень высокой, густой, длиннолистой, и ствол как колонна.

Я же для спальни её окружил по периметру крепкой

Каменной плотной стеной, а затем накрыл кровлей высокой.

Двери двустворные я крепкосбитые в спальню навесил.

[195]   После, верхушку срубил я у той длиннолистой маслины,

Ветви отсёк на стволе, до корней обтесал острой медью;

Выровнял ровно затем этот ствол по шнурку я искусно,

Всё пробуравил сверлом, это стало подножьем кровати.

После уже и кровать я на то основанье поставил,

[200]   Золотом и серебром, и слоновою костью украсив.

После воловьим ремнём натянул на кровать яркий пурпур.

Вот тебе признаки все той кровати. Не знаю, стоил ли

Так же на месте она, или кто-то её переставил

В место другое, спилив, разве, ствол той старинной маслины».

 

[205]   Так он сказал. У нее задрожали колени и сердце.

Тайные признаки все Одиссей ей легко перечислил.

Слёз не сдержав, тут она, устремилась к нему и, рыдая,

Стала его обнимать, целовать, а потом так сказала:

 

«Ты на меня, Одиссей, не сердись! Ты ведь очень разумен,

[210]   И всех людей ты мудрей. Это боги послали нам беды.

Не захотели они, чтоб весёлую молодость нашу

Вместе могли мы прожить до преддверия старости жалкой.

Ты же теперь на меня не сердись и не гневайся сильно,

Что, лишь увидев тебя, сразу я не ответила лаской.

[215]   Милое сердце в груди у меня было страхом объято,

Что вдруг то странник какой обмануть меня хочет, прельстившись.

Много есть тех, кто в уме замышляет лишь злые обманы.

Даже дочь Зевса сама ведь, Елена Аргивская, вряд ли б

Соединилась в любви с иноземцем, и с ним бы сбежала,

[220]   Если бы знала она, что аресовы дети ахейцы

Силой её заберут, и вернут в дорогую отчизну.

То, видно, бог побудил её так поступить недостойно,

Ведь о безумстве таком она прежде и не помышляла, –

Страшной беде, что для всех стала многих несчастий началом!..

[225]   Ты же сейчас рассказал тайну нашей кровати подробно,

Знать о которой не мог ни один из живущих на свете,

Кроме тебя и меня, да служанки моей, Акториды,

Той, что мне дал мой отец, когда жить я сюда отправлялась.

Двери она сторожит нашей крепко-устроенной спальни.

[230]   Так что теперь убедил ты мою непреклонную душу».

 

Так говорила она, разбудив в нём желание плакать.

Плача, её он обнял, поняв, как та верна и разумна.

Так же бывает земля морякам и мила и желанна,

Если разбил Посейдон в буйном море их лёгкое судно,

[235]   И на осколках в волнах их швыряет порывами бури;

А из солёных пучин лишь немногие суши достигли,

Солью изъеденные и уставшие рвутся на берег.

Смерти в волнах избежав, они с радостью землю встречают.

С радостью той же она на супруга глядела, любуясь,

[240]   Рук белоcнежных своих с его шеи снять сил не имея.

Так и могла бы застать их в слезах розоперстая Эос,

Если б не свежая мысль светлоокой богини Афины:

Ночь возле края земли задержала богиня надолго, 

Ждать в Океане велев, не всходя, Эос Златопрестольной,

[245]   Не запрягая коней, – молодых Фаэтона и Лампа, –

Что быстро носят её, быстролётных, свет людям несущих.

 

Верной супруге своей тут сказал Одиссей многомудрый:

 

«О, жена, мы ведь ещё не дошли до конца испытаний.

Много ещё предстоит впереди мне трудов непомерных,

[250]   Тяжких, суровых, чтоб всё я исполнил, что должен исполнить.

Так предсказала душа мне пророка Тиресия, старца,

В тот день, когда я ходил в область мрачную царства Аида,

Чтобы узнать, как найти мне и спутникам путь к возвращенью.

Время, однако, жена, нам подняться в постель, чтобы вместе

[255]   Сладостным сном мы могли насладиться на ложе совместном».

 

Так отвечала ему рассудительная Пенелопа:

 

«Мягкое ложе тебе будет сразу, как только захочешь,

Если уж боги тебе разрешили назад возвратиться

В благоустроенный дом и в родную отцовскую землю.

[260]   Но если сам ты узнал то, что после пошлют тебе боги,

То уж и мне расскажи о своих испытаниях новых.

Я ведь узнаю потом всё равно, так что лучше уж сразу».

 

Так ей на это тогда отвечал Одиссей многомудрый:

 

«Ты, поразительна! Вновь ты меня побуждаешь к рассказам.

[265]   Что ж, если хочешь, я всё расскажу, ничего не скрывая.

Только ты радости в том не найдёшь. Сам, узнав, я не рад был.

Мне прорицатель велел по чужим городам вновь скитаться,

Дом свой покинуть опять, взяв весло корабельное в руки,

Странствовать по миру мне, пока в край не прибуду, где люди

[270]   Моря не знают и соль не используют в пище, и даже

Пурпурнощёких судов быстроходных ещё не видали,

И крепких вёсел, что всем кораблям служат крыльями в море.

Признак надёжный он мне сообщил, что меня не обманет:

Если я встречу в пути человека, который вдруг скажет,

[275]   Что на блестящем плече я лопату несу я, чтоб веять, –

В землю весло там воткнуть должен я, этим странствия кончив.

Там же в знак верности я принести Посейдону обязан

В жертву барана, быка, кабана, что свиней покрывает.

После вернуться домой, и святые свершить гекатомбы

[280]   Вечно живущим богам, беспредельного неба владыкам,

Всем по порядку. И смерть не возьмёт меня в море туманном.

Я безмятежно умру и спокойно кончину увижу

В старости светлой своей, окружённый любовью народа,

Что процветанию рад. Так всё сбудется, как предсказал он».

 

[285]   Так отвечала ему рассудительная Пенелопа:

 

«Если хоть старость тебе обещают достойную боги,

То есть надежда у нас, что когда-нибудь кончатся беды».

 

Так и об этом они, и о многом другом говорили.

А Евринома меж тем и кормилица факелы взяли,

[290]   Чтобы постель постелить для супругов в супружеской спальне.

Мягкое ложе они постелили красиво и быстро.

В комнату после к себе спать пошла Евриклея, старуха.

Ну а супругов затем, факел взяв, Евринома, служанка,

В спальню, наверх, повела за собой, тёмный путь освещая.

[295]   В спальню их лишь завела и, оставив там, прочь удалилась.

С радостью оба легли на знакомое старое ложе.

 

А Телемах той порой с пастухами обоими вместе

Кончили пляски свои, и служанок всех спать отослали.

Сами устроились спать в потемневшем обеденном зале.

 

[300]   Нежной любовью едва насладились взаимно супруги,

Радостно стали они наслаждаться беседой друг с другом.

Всё рассказала она: сколько выстрадала в своём доме

От вероломной толпы женихов многочисленных, наглых,

Много сгубивших добра; и быков, и свиней, и баранов

[305]   Резали нагло они, много пили вина дорогого.

Зевса питомец затем, Одиссей, рассказал ей, как много

Людям он горя принёс, и как много он сам его вынес.

И с наслажденьем она его слушала. Сон ей на веки

Раньше того не сошёл, пока повесть супруг не закончил.

 

[310]   Начал рассказ он с того, как смирил и ограбил киконов,

Как в край обильный попал лотофагов, а после поведал

И о циклопе, как тот съел друзей его, и как за них он

Страшно ему отомстил, и других спас от гибели верной.

Как у Эола гостил, и как был им радушно он принят,

[315]   И был отправлен домой, но судьба не дала возвратиться,

Милой отчизны достичь. Злая буря суда подхватила.

Стонущих жалко она в рыбном море их долго носила.

Как в Телепил он попал к лестригонам, как те погубили

И корабли у него, и всех спутников пышнопоножных;

[320]   Лишь на одном корабле он с друзьями немногими спасся.

И рассказал он ещё о волшебном коварстве Цирцеи;

И как спускался затем он во мрачное царство Аида

На многоместном своём корабле, чтоб Тиресия душу

Там обо всём расспросить. Видел души умерших друзей он.

[325]   Там же он видел и мать, что его родила и вскормила.

Как слушал песни сирен сладкозвучных, манящих, смертельных.

Мимо Блуждающих скал, мимо страшных Харибды и Скиллы

С судном прошёл, где никто не прошёл невредимым из смертных.

Как быков Гелиоса дерзко спутники съели священных,

[330]   И, мстя за это, корабль быстроходный их молнией грозной

Зевса громовержец разбил; поглотило всех спутников море.

Он лишь один избежал чёрной участи, гибели страшной.

Так на Огигию он занесён был, на остров, к Калипсо,

К нимфе, любовью к нему воспылавшей, его убеждавшей

[335]   Мужем ей стать: много лет его в гроте держала, кормила,

Вечную молодость дать обещала за то, и бессмертье.

Верного сердца его она всё же склонить не сумела.

После, вновь бурей носим, он на остров попал к феакийцам.

Встретили с честью его, и почтили дарами как бога,

[340]   И на своём корабле проводили к любимой отчизне,

Золота много ему, много меди, одежд разных дали.

Так он закончил рассказ, уж почти засыпая, и вскоре

Сон побеждён был, что прочь все уносит заботы людские.

 

Новая мысль тут пришла светлоокой богине Афине:

 

[345]   Лишь убедилась она, что вполне Одиссей насладился

Ложем супруги своей и любовью, и сном безмятежным, –

Из Океана взойти златотронной заре повелела,

Чтоб явить людям свет. В тот же час Одиссей пробудился.

С мягкого ложа он встал, сказал своей милой супруге:

 

[350]   «Сколько, супруга, с тобой претерпели мы бед и страданий!

Ты много слёз пролила о моём возвращении плача.

Мне же страданий и Зевс, и другие бессмертные боги

Много послали, домой не пуская так долго, в отчизну.

Но вот опять мы вдвоём, в нашем ложе желанном и милом.

[355]   Так что ты лучше теперь о богатстве и доме заботься.

Я ж позабочусь, чтоб скот, истреблённый у нас женихами,

Был возмещён: силой ли, или сами дадут мне ахейцы,

Но чтоб загоны скота у меня все заполнились снова!

Прежде отправлюсь я в сад многоплодный наш, также и в поле,

[360]   Чтобы отца своего осчастливить, скорбящего сильно.

Ну а тебе я, жена, поручу, хоть сама ты разумна, –

Солнца едва лишь взойдёт, как по городу слух разлетится,

Что я убил женихов благородных, сюда приходивших. –

Ты же с рабынями здесь, у себя наверху будь всё время,

[365]   Вниз вовсе ты не сходи, и ни с кем не веди разговоров».

 

Это сказав, он покрыл свои плечи прекрасным оружьем,

И Телемаха потом разбудил с пастухами, веля им

Тоже облечься, как он, взяв оружие бога Ареса.

И подчинились они, и покрылись блестящею медью.

[370]   После, ворота раскрыв, прочь пошли, во главе с Одиссеем.

Светом уже вся земля осветилась. Однако Афина,

Скрыла их мраком ночным и из города вывела быстро.